Подснежник (СИ)

— Музыка иногда может им быть. — Юноша закрыл крышку фортепьяно. — И люди тоже. Но это, конечно, не наш с вами случай. Я не опий, да и вы не наркоман. Персонификация здесь ни к чему.

— Ни к чему, но… поймите, Селестен, насколько это для меня важно. Вы в состоянии сыграть что-нибудь ещё раз, в то время как я… А я чертовски люблю музыку, Селестен. До смешного! — Ален приподнялся. — Видите? Приподняться на локтях — вот всё, на что я теперь способен.

— Нет, не всё.

— Всё.

— Не всё, и не спорьте! — Селестен встал и взял пустой поднос. — Вы способны на гораздо большее. В том случае, если поверите в это.

— Не уходите, Селестен! — с мольбою проговорил мужчина.

— Для вашей же пользы я должен это сделать, — сказав эту непонятную фразу, Труавиль вышел.

Дьюар без сил рухнул обратно на постель. Даже это движение его утомило и далось ему с трудом. Чего уж говорить о том, чтобы когда-нибудь сесть, спустить вниз ноги, встать… Неосуществимые мечты!

Ален с силою ударил кулаком по колену. Ничего.

— Как же ты тогда это сделал? — прошептал больной портрету. — Как?

Нарисованный Селестен, конечно же, ничего не ответил, но во всей его фигуре почудилось Алену лукавство, а губы словно хотели прошептать: «Всё в своё время, всё в своё время».

И какое-то странное томящее чувство в груди — там, где сердце…

Комментарий к Глава 4

сторге (греч.) — любовь-дружба, без сексуального подтекста

========== Глава 5 ==========

Книга, в которую заглянул от нечего делать Ален, была скучна и даже разозлила больного. Роман о трагической, но верной и преданной любви девушки к человеку намного старше её, да к тому же инвалиду. Он был героем войны и потерял там не только глаз, но и обе руки. А эта фантастическая девушка ему сказала: «Я люблю тебя и буду с тобою всегда».

— Конечно, — угрюмо пробормотал Дьюар, захлопнув книгу. — Как это замечательно — любовь красавицы и чудовища! «Жили долго и счастливо»… тоже мне, сказочка!

Снова ему вспомнилась его женитьба, вернее, её логическое завершение разводом. Жену свою Ален не винил: слишком тяжело иметь мужа, прикованного к постели, ухаживать за ним. Кто смог бы взвалить такую ношу на свои плечи, а тем более — нести её всю жизнь? Но с её стороны было жестоко так прямо и грубо об этом говорить, да ещё и обвинить его в случившемся. Кто виноват, кроме лошади, что лошадь его сбросила? Кто виноват, кроме дерева, что дерево лежало именно там, а не где-нибудь ещё? Будь оно где-либо в другом месте, он отделался бы сотрясением да парой сломанных рёбер.

Но что случилось — то случилось. Уже не исправить.

Ален повернул голову и устремил взгляд в окно — единственное развлечение! Солнце искоса поглядывало в ответ, почти по-весеннему, но диск его по-прежнему был лимонный, с ярко очерченными краями, совсем как в зимние утра. Сейчас солнце больше походило на луну, чем на самого себя.

Эх, подскочить бы к окну, распахнуть ставни и окунуться в этот хрустящий воздух, если он ещё хрустит, в эту морозную свежесть, если она ещё морозная. А может быть, уже пахнет по-весеннему. И дышать не больно, а приятно. И ледяная корочка под ногами уже трескается, а из-под неё выглядывает тёмными пятнами ещё замёрзшая земля, с сухой щетиной ещё не проснувшейся травы. И подснежники… подснежники…

В горле больного появился комок, не дававший дышать нормально, а уголки век зачесались. Дьюар едва не заплакал, так ему хотелось снова стать здоровым. Но он не заплакал: плачь не плачь, а лучше не станет.

Ален вытащил из-под одеяла зеркальце и принялся разглядывать себя. Никакого прогресса он не заметил. Вот волосы и вправду выглядели прекрасно: расчёсанные сегодня утром Селестеном, они завились в обычные золотистые кольца и были распластаны по подушке, ниспадая на плечи и лоб. Мужчина откинул волосы назад, и они мягко зашуршали, падая обратно. Он повернул зеркало немного в сторону и приблизил его, чтобы лучше разглядеть своё лицо. Всё те же мешки под глазами, неестественно впавшие щёки, блёклая, почти желтоватая кожа… Но вот сами глаза! Прежде потухшие, он вновь горели, конечно, слабым, но всё-таки огоньком. Ален провёл рукою ото лба до подбородка по лицу и отложил зеркало.

«Это всё от его присутствия… Он и меня преобразил!» — подумал Дьюар с благоговением и необыкновенной нежностью.

И тут же в душу его закралась тревога, смешанная с беспокойным отчаянием; он подумал: «А придёт ли Селестен сегодня вечером? Или только утром? Он ведь ничего не сказал… А если не придёт?»

Мир вокруг перестал существовать. Часы замедлили колебание своего маятника. Звуки растворились в тишине, свет — во тьме.