Подснежник (СИ)

Дьюар встретился взглядом с тёмными глазами юноши. И хотя он не верил в успех этого предприятия, тем не менее, он сосредоточился и мысленно спросил: «Вы спрашивали меня о моих чувствах, а что вы чувствуете ко мне?»

Селестен вздрогнул и отвёл глаза. Лицо его слегка раскраснелось, но он не произнёс ни слова.

— Не получилось, — сказал Ален, — я же говорил.

Юноша потёр лоб и сказал всего несколько слов, но этими словами поверг Дьюара в шок, поскольку это и было ответом на его незаданный вопрос:

— Я не могу сказать вам о том, что чувствую — если чувствую вообще. Считайте, что на мои уста наложена печать.

— Как это возможно? — выдохнул побледневший мужчина. — Вы же… только что…

— Всего лишь ответил на вопрос, с которым вы ко мне обратились, — спокойно проговорил юноша.

— Вы только что прочли мои мысли! — изумлённо и даже со страхом перебил его Ален.

— И что? Вы же сами меня об этом попросили, — пожал плечами Труавиль.

— Но как… — Мужчина даже слов подходящих не мог отыскать. — Как вы это делаете? Как вы это сделали?

Селестен приложил палец к губам:

— Пусть это останется тайной. Главное то, что вы получили неоспоримые, я надеюсь, доказательства. Как, верите?

— Невероятно, но верю. Хорошо ещё, что я не попросил вас убедить меня в том, что левитация возможна или что люди могут проходить сквозь стены!

— А что в этом такого?

— Знаете, если бы вы у меня на глазах исчезли или взлетели, я бы точно повредился в рассудке, — покачал головой Ален.

— Теперь верите, что нет ничего невозможного?

— Я теперь готов поверить во что угодно.

— Тогда я говорю вам: вы скоро выздоровеете, — твёрдо сказал музыкант.

Мужчина, ещё не вполне пришедший в себя, кивнул.

— Вот и хорошо, — обрадовался Селестен. — Теперь-то вы понимаете, что я имею в виду, говоря о силе веры?

— Кажется, теперь понимаю. Ох, Селестен, вы меня шокировали! Взять и прочесть мысли… Скажите хоть, по крайней мере, где вы этому научились?

— Не могу.

— Ещё одна печать?

— Вроде того. Не сейчас. Потом сами поймёте.

— Опять «потом»? — криво улыбнулся больной.

Юноша погрозил ему пальцем:

— Никакой меланхолии!

— Это не меланхолия, — возразил мужчина.

— Чем бы это ни было, не вздумайте! Не впадайте снова в эту спячку. Ведь весна на дворе…

Ален потёр лоб, который разломила внезапная головная боль:

— Весна, перепады в настроении и плохое самочувствие.

— Это обратная сторона. Почему не сказать так: весна, подснежники…

«Под снегом и такие нежные…» — мысль стучала в больной висок, забивая невидимые гвозди.

Дьюар закрыл лицо руками:

— Будьте так добры, Селестен, сходите вниз и попросите у мадам Кристи таблетку…

После паузы холодные руки легли на руки Алена и отвели их от его лица. Мужчина увидел, что Селестен сидит рядом, и это его удивило: он совершенно бесшумно, получается, подошёл и сел на кровать. А вместе с тем Дьюар знал, что это сделать невозможно, поскольку половица немилосердно скрипит. И тут только до больного дошло — и несколько его обескуражило, — что он ни разу не слышал скрипа, когда юноша ходил по комнате: входил, шёл к фортепьяно или к окну, садился возле кровати — и всё по этой скрипящей половице. Насколько же лёгким нужно быть, чтобы ходить практически бесшумно?

Юноша положил руку Алену на лоб:

— Очень болит?

— Признаться, да.

Признаться, это всё отступило на второй план, и хотя боль всё ещё была, мужчина перестал обращать на неё внимание. Ведь музыкант был так близко!

— Сейчас всё пройдёт.

Невероятно, но боль исчезла. Необыкновенно легко стало, словно на этом свете вообще не существовало боли.

Юноша, слегка улыбаясь, смотрел на больного. Косой луч солнца падал на него из окна и придавал его профилю необыкновенный ореол: точно лицо было обведено какой-то золотистой краской, излучавшей мерцание или даже сияние, похожее на то, каким живописцы наделяют святых на своих полотнах: светящаяся аура.

«Как же я его люблю!» — подумал Дьюар.

— Боль прошла? — спросил музыкант.

— Вы необыкновенный человек, Селестен! Вам всё подвластно.

— О, если бы всё! — с лёгкой горечью сказал тот. — Если бы всё было так просто!

— Что тогда?

— Если бы всё было мне подвластно, я бы… — В глазах его вдруг что-то нехорошо сверкнуло.

И Дьюар увидел — впрочем, это могло ему только показаться, — что в этот момент свет солнца отодвинулся от фигуры Селестена, словно отпрянул… «Глупости, игра воображения», — тут же возразил он сам себе.

Юноша тряхнул кудрями, как будто отгоняя от себя дурные мысли:

— Нет! Если бы мне всё было подвластно… Ах, какое искушение сказать другое! Я бы постарался изменить этот мир к лучшему. Я сделал бы так, чтобы не было горестей…

Он говорил, всё больше воодушевляясь, а Алену чудилось, что свет опять подплыл к юноше и обволакивал его, окружая золотым сиянием.

— Да, — с жаром продолжал Селестен, — если бы такое было возможно, я бы сделал именно так.

— Вы замечательный, Селестен! — почти с восхищением воскликнул Дьюар.

— Знали бы вы, чего мне это стоит! — с грустью сказал музыкант.

— О чём вы, Селестен? — непонимающе спросил мужчина.

— Не берите в голову, Ален, не берите в голову.