Подумать только!..

Так что мы попробуем отвечать на вопросы еще. Но куча вопросов совершенно естественно по Евгению Евтушенко, которого не стало вчера. Евгений Александрович Евтушенко был фигурой крупнейшей. Евгений Евтушенко был некой вершинной фигурой в плане известности, в плане некоего неформального статуса всей литературы шестидесятничества. А уж это была литература богатая. Очень много вопросов: А как с точки зрения моральной? А почему он остался в Америке? А почему то-сё? Вы знаете, все аспекты этой многогранной личности, его судьбы непростой, неоднозначной мы сегодня обсуждать, безусловно, не будем.

Вот ссылаются, что Бродский говорил о Евтушенко и то и то… Был случай в жизни не однажды, а дважды, когда Евтушенко, будучи в славе, в определенной силе Бродскому помог. Бродский был еще в Союзе. Бродский за свою жизнь, насколько я знаю, не помог никому и никогда. То есть существо было в высшей степени неблагодарное. Любых коллег только ненавидел. Его уже тоже нет с нами, но это произошло сравнительно давно, четверть века минуло. И здесь подобные отзывы, я думаю, характеризуют упомянутого Бродского как человека вряд ли достойного.

Одна только огромная антология советской и русской поэзии, составленная Евтушенко, что стоит. Но тому, кто не слышал, уже не понять, что такое было: Евтушенко читает стихи. И он был не один. Когорта-то была золотая. Трудно сказать сейчас резко, с чего началась поэзия шестидесятников, потому что Борис Слуцкий сам по себе. Он был блистательный поэт, но он никогда не сидел на авансцене. Окуджава был на авансцене и, возможно, эта новая поэзия началась с него, еще с 40-х годов: «Неистов и упрям, гори огонь, гори, на смену декабрям приходят январи» новая поэзия.

С одной стороны, у свободных стран борьба с исламофобией, с другой, геи – более неприкосновенны, чем мусульмане.

Евтушенко издал свою первую книгу в 20 лет. И потом он сам писал о себе много лет спустя, как он ходил в голубенькой маечке в редакцию «Советского спорта», страшно жаждал печататься и просил подписывать его не Евгений, а Евг и прочее. Да, и в 20 лет был принят в Союз писателей, что было тогда чем-то абсолютно уникальным – в 52-м. И когда в 56-м, а вернее, в 57-м, 8-м, 9-м поднялась эта волна после ХХ Съезда, тогда очень мало знали про историю партии, про ХХ Съезд люди, кому было по 20–30 лет. Это старики знали. Но стариков-то шуганули крепко. И языки за зубами они держать научились. А цензура работала хорошо, плотненько: палец в дырочку не просунешь. Вот те, кому в 56-м году, в год съезда было 20–25… 28, – это была волна необыкновенно оптимистически настроенных людей. Вот Евтушенко, стало быть, было тогда 24 года, а всем остальным… в основном все были 33-го года рождения. 23 года в 56-м, они попали в самое золотое время: в 30 лет они уже все были прославлены, по советским меркам богаты, кумиры массы фанатов. Если брать поэзию, то это, скажем, по мере некой знаменитости: Евтушенко, Вознесенский, Рождественский, Окуджава, Ахмадулина – условная первая пятерка. В прозе это прежде всего: Аксенов, Гладилин, несколько потом, скажем, Кузнецов, Войнович, Владимов. Началась эта новая литература, пожалуй что, в 55-м году, когда Катаев старик Валентин Петрович опубликовал в «Юности», в первый же год выхода журнала «Юность» повесть 21-летнего Анатолия Гладилина «Хроника времен Виктора Подгурского»… Ну, в общем, о литературе 60-х можно читать большой хороший цикл лекций. Да уж о Евтушенко меньше, чем двухчасовой лекцией с перерывом не обойдешься.

Только несколько слов. Когда он выпустил… я сейчас не помню, я не готовился специально – в 59-м, по-моему, году подборку в «Юности», где было два стихотворения, мгновенно ставшие программными, известными, знаменитыми. Одно из них: «Ходил он в брючках узеньких, читал Хемингуэя – вкусы, брат, нерусские, – внушал отец, мрачнея». «Нигилист». А второе из них – я сейчас читал эти вещи, как многие стихи, слегка изменяя, так, как мне больше нравилось, прошу понять правильно. Все сохраняется: «Постель была расстелена и ты была растеряна, и спрашивала шепотом: “А что потом? А что потом?”» Вот эти два стихотворения, особенно с постелью, они вызывали шум и грохот, потому что никто ничего подобного близко никак не писал.

Регулярными были споры, что вот Евтушенко, он более громкий, в нем что-то от Маяковского, а вот Вознесенский, он больше мастер формы, у него выше поэзия. А была еще точка зрения такая, эстетская, потому что тусовка, она всегда была ориентирована на Серебряный век: это был протест, в этом была внутренняя свобода и внутренняя оппозиция, и внутренняя эмиграция, и там всегда был Пастернак, Мандельштам, Ахматова, Цветаева, безусловно. И жила точка зрения, что, конечно, Евтух, он НРЗБ, но это первая ступень, скажем, к Пастернаку и тому подобное.