Подвал. В плену

– Именно та модель. Стопроцентно совпадает с тем, что на снимке. Теперь мы знаем, что нужно искать, хотя и поздновато.

Ханнес обошел стол, чтобы взглянуть поближе. Они вдвоем склонились над ножом. На стали матово поблескивали мраморные разводы. На рукоятке виднелся красный четырехугольник с японскими иероглифами. Вехтер не решался снять обертку, казалось, что лезвие может без труда отсечь ему руку. Острие уходило куда-то в бесконечность. Он взвесил коробку в руке: она была легкой.

– Элли, мы будем чаще посылать тебя за покупками.

– Я требую, чтобы следующим вещественным доказательством стали туфли «Лабутен».

– Принимается. Ты позаботишься обо всем остальном?

– Конечно.

Она положила нож обратно в пакет. Его должны получить судмедэксперты, чтобы сопоставить размер с раной. Нужно снова возобновить поиск орудия убийства и завтра дать объявление с фотографией во все газеты. Вехтера не обрадовал надрывно звенящий телефон. По крайней мере, все продолжается. Понадобится еще больше усердной работы.

– Как далеко вы продвинулись с мальчиком? – поинтересовалась Элли.

– Не очень далеко.

Он непроизвольно провел рукой по лицу.

Ханнес возвел глаза к потолку:

– Его Страннейшество.

– Теперь у нас по крайней мере есть нечто вроде показаний, – добавил Вехтер.

– Эти показания любой судья уничтожит во время слушания. Да о чем я – любой прокурор. Мы полицейские, а не толкователи снов, – заявил Ханнес.

– Я думала, ты считаешь его хорошим актером.

– Это сделает его показания более достоверными?

Нет, Оливер Баптист больше не заслуживал доверия. Доверие уменьшалось с каждым днем.

– Он должен продержаться еще немного, – произнес Вехтер. – Он нам еще нужен.

– Но какой ценой?

Вехтер не ответил. Какой ценой? В худшем случае окажется, что они мучили Оливера совершенно напрасно.

Элли накинула пальто:

– Пойду согреюсь и унесу этот нож подальше. Мне выбросить ваши объедки?

– Я еще ем, – возразил Ханнес.

– Но все же уже остыло.

– Да мне все равно… Эх… – Ханнес поморщился и потер рукой шею.

– Что у тебя с шеей? – спросил Вехтер.

– Ничего. Неудачно затормозил. Скоро пройдет.

Элли вдавила Ханнеса обратно в кресло для посетителей и помассировала ему шею. Он отдался ее рукам и закрыл глаза.

– Скажи-ка, Элли, что с тем адвокатским делом, за которым ты вчера ездила?

– Не важно, – ответил Вехтер, прежде чем Элли успела что-то сказать, и придвинул к себе папку с надписью «Джудит Герольд».

Но все было важно. Комиссар только не знал еще, куда вставить этот кусочек головоломки. Может, эта часть откуда-то с заднего фона, но мозаика, в которой отсутствует кусочек, не стоит ничего. И он не осознавал, почему историю Джудит Герольд лучше не пересказывать коллегам, просто было ясно, что она важна в этом деле.

– Ой, ну брось. – Ханнес стряхнул руки Элли и вскочил. – Мы работаем в команде или нет? Вам не нужно ходить вокруг меня на цыпочках, я уж как-нибудь справлюсь.

Он вышел и захлопнул за собой дверь, Элли последовала за ним. Может, ей снова удастся его вернуть с небес на землю. Это у нее хорошо получалось. Пусть Ханнес думает что хочет. Он, Вехтер, все равно поступит так, как считает нужным.

В комнате стало темнее. День снова превращался в полумрак. За окном – длинные зимние сумерки, слишком темные, чтобы работать, и слишком светлые, чтобы включить лампу. Но Вехтер все же включил ее. Сейчас Ханнес и Элли, должно быть, спорят в коридоре. Или снаружи кто-то бросает монетки в кофейный аппарат, или какой-то коллега несет бюллетень для выборов в производственный совет предприятия. Но ничего из этого не происходит. Наконец Вехтер снова открыл свой отчет и включил радио. На дороге А9, на перекрестке автобана между Нойфарн и Аллерхаузен, все еще была пробка. Что за счастливый мир!

– С какой целью вы оказались в квартире Розы Беннингхофф вечером в день убийства? – спросил Ханнес.

– Я больше ничего не скажу по этому поводу. Rien[50].