Подвеска Кончиты

Старик якут велел выждать несколько дней, пока лед как следует схватится, однако Резанов не мог более ждать и 20 октября отправился со своим гавайским слугой Томори к реке Алдан.

Перебирались на другой берег с большим трудом. Во время рискованной переправы под ногами трещал лед, угрожая вот-вот проломиться. Тем не менее с Божьей помощью реку преодолели. Через три дня Николай Петрович Резанов достиг берегов могучей реки Лены и увидел прямоугольные бревенчатые башни Якутского острога.

За рекой его встретил весь город. В соборе отслужили молебен.

Проехавшись по захолустным улицам забытого Богом Якутска, командор увидел по большей части азиатские лица и тощих быков, запряженных в сани взамен лошадей. Строения – сплошь деревянные, грубые и невзрачные. Прямая улица только одна – от крепости до собора.

В губернаторском доме Резанову отвели лучшие комнаты. Хозяин озаботился состоянием камергера и, не желая брать на себя ответственность в случае его смерти, послал за врачом.

Выйдя из комнаты командора после осмотра, доктор покачал головой и доложил губернатору:

– В таком физическом состоянии никак нельзя было ехать верхом в такую погоду. Одна лишь сила духа этого упрямого человека довела его до Якутска. Другой умер бы уже на середине пути.

На протокольные мероприятия у Резанова не было сил. На несколько дней он слег, терзаемый лихорадкой и другими хворобами. А лишь только пришел в себя, но еще не имея сил работать с бумагами, занялся чтением. Из журналов в доме у губернатора отыскался только «Друг Просвещения» от 1805 года. Но и этой малости был рад Николай Петрович. Листая страницы, он будто возвращался к привычной жизни.

В тот день, когда Резанов почувствовал силы, чтобы подняться с постели, он приступил к работе, которой обязывала его государева служба. Написал несколько черновиков для донесений и писем, в том числе старому другу графу Нелединскому-Мелецкому.

Почистив о тряпицу перо и окунув его в чернильницу, командор начал:

«Г. Якутск, ноября 5 дня, 1806 года. Милостивый государь граф Юрий Александрович! Возвратясь из пределов Северо-западной Америки сентября 15-го в Охотский порт…»

Этот последний, на четырех листах черновик отнял все его силы. Откинувшись в кресле, Резанов устремил взгляд в окно, поверх заснеженных крыш и дымов, идущих из печных труб. И если бы только могла его душа, она тотчас бы вырвалась из груди и устремилась над просторами Восточной России, над водами Тихого океана к калифорнийскому берегу, где на высоком утесе в беленьком платьице его невеста Кончита смотрит за горизонт…

Николай Петрович нащупал под рубашкой мешочек, снял с шеи шнурок, развязал и достал подвеску. Положил перед собою на черновик. Желтый камень вдруг засиял, как осколок калифорнийского солнца.

Командор взял перо и на свободной нижней части черновика набросал склоненную головку, лицо и плечи Кончиты, а рядом нарисовал ее желтое солнце – бриллиантовую подвеску, которую она подарила ему при расставании.

Как только здоровье командора улучшилось, его одолели визитами.

Глава 20

Красноярск, наши дни

Все повторилось…

За окнами – темнота, Дайнека в той же комнате и опять говорит по телефону с Ломашкевичем. Он спросил:

– Где вы сейчас находитесь?

– В постели.

– Будьте любезны сообщить, в каком именно месте находится ваша постель… – вопрос смахивал на откровенное издевательство.

– В доме моей матери.

– Что вы там делаете?! Вы рехнулись?!

– Какое право… Вы не смеете так говорить со мной! – Дайнека притихла.

– Это право дали мне вы. Разве мы не договорились? С какой стати вы сбежали от машины сопровождения? Они, как последние идиоты, кружили по городу за машиной вашей подруги, чтобы под утро выяснить, что вас там нет!

– Ни от кого я не сбегала.

Ломашкевич чуть-чуть поутих, ограничившись предписанием:

– Так или иначе, из дома ни ногой до тех пор, пока не подъедет наша машина.

На часах было семь. Мама еще спала. Зинаида Дмитриевна по-прежнему сидела в кресле с ружьем.

– Неужели вы не ложились?

– Нет, – старуха не отрывала глаз от окна. – Как развиднеется – так и лягу.

– Сейчас прибудет охрана. Идите спать.

– А ты не указывай, лучше на работу собирайся.

В половине восьмого подъехала машина. Перебравшись из постели в коляску, мать проводила Дайнеку до двери. Зинаида Дмитриевна оттащила комод и, убедившись, что девушку сопровождают, поставила двустволку на место, в свой шифоньер.

Дайнека вышла из подъезда вслед за охранником. Во дворе стоял многоголосый ор. Еще вчера голые ветви деревьев покрылись тяжелыми черными хлопьями: бесчисленные полчища ворон трескуче кричали и вспархивали, перелетая с места на место.

В машине Дайнеку поджидал Ломашкевич.

– Сегодня вам необходимо уехать из города. Похоже, вы не понимаете, какая опасность вам угрожает. К тому же слова «осторожность» и «дисциплина» вам незнакомы.

– Какой вы зануда…

Ломашкевич поперхнулся:

– Что?

– Нудите, нудите. Что ж мне теперь, и не жить?

– Не жить, – заявил следователь. – Если не утихомиритесь, в ящик – и на погост!

– Никуда я не поеду.

– Категорически?

– Да.