Подвеска Кончиты

– Хорошо, пусть живет, – испуганно согласился Крестовский.

– Какие еще варианты?

– Подставу изладить…

– Хорошая мысль. Можешь связаться со своим засранцем сейчас?

– Нет.

Вадим Николаевич расхохотался.

– На что же ты надеешься, дурень?

– Есть у меня еще один человечек.

– В поезде?

– Да.

– Чего ж ты молчал?

– Вы же предупредили, что спросите, – Крестовский почуял шанс на спасение. – Все сделаю как надо, только разрешите!

Очень медленно Вадим Николаевич поднес к губам пиалу и отхлебнул чаю. Поставив ее на стол, огорченно вздохнул:

– А убирать все же придется… Э-хе-хе…

– Вы же сами сказали – не надо.

– Свидетель там был один. Нежелательный. Незачем рисковать.

– Откуда вы знаете?

– Я все знаю. Должен уже привыкнуть, – Рак подпер лицо кулаком и грустно посмотрел на Крестовского. – Ребятки из прокуратуры сказали: жеребец наш с поезда слез, за ним самолет в Омск прилетел. Сейчас он уже в Красноярске. А в вагоне следователь остался толковый. Похоже, еще немного и…

– Не успеет! – отчего-то шепотом пообещал Крестовский.

– Да уж, хотелось бы верить. А теперь о том, кто именно оказался в ненужное время в ненужном месте… – Рак сумрачно усмехнулся.

– Баранину нести? – у столика возник официант в тюбетейке.

– Давай ее сюда, дорогой, мы страшно проголодались! – Вадим Николаевич подмигнул Крестовскому. – А человечину у вас подают?

У официанта вытянулось лицо.

– Шутка, – обрубил Рак. – Тащи свою баранину, узбек!

Глава 11

Поезд Москва – Красноярск, наши дни

В десять вечера в вагоне, кроме пассажиров, остался один Ломашкевич. Расположившись в шестом купе на месте сошедшего в Омске Шепетова, он все еще снимал показания.

В воздухе витало нездоровое возбуждение. Дайнека ощутила это сразу, как только вышла в коридор. Оживленные голоса перекрывали настойчивый стук колес.

У туалета разговаривали двое из девятого. Жестикулируя, один из них так увлекся, что задел проходившую Верочку. И без того пострадавшая проводница обиженно отшатнулась.

– Виноват… – мужчина предпочел вернуться в купе.

У ближайшего окна беседовали Кринберг и Казачков. Не прерывая разговора, Кринберг любезно улыбнулся Дайнеке. От этой улыбки у нее по коже снова побежали мурашки. Девушка прислушалась, о чем говорят мужчины.

– Как это все неприятно… – произнес Казачков.

– Представьте себе, Иван Данилыч, пришлось давать объяснения по поводу моего простатита! Ненавижу ездить поездом. Два туалета на такую кучу народа – это черт знает что! – Кринберг понизил голос, но Дайнека расслышала каждое слово. – Кормят здесь – из рук вон… Всю прошедшую ночь провел на горшке. Диарея.

Наткнувшись на заинтересованный взгляд Дайнеки, Иван Данилович покраснел. А Кринбергу показалось, что собеседник не разобрал его слов:

– Понос, говорю.

– И что же, следователя заинтересовал ваш… – Казачков покосился на девушку, – ваша диарея?

– Его интересуют многие вещи, например…

– Например?

– Например, кого я видел той ночью в коридоре, – Кринберг выразительно посмотрел на Дайнеку, но она успела перевести взгляд на окно.

Казачков заметил это и полюбопытствовал:

– И кого же вы видели той ночью?

– Вас, – уставившись на него, неожиданно выдал Кринберг. – Вы все время открывали окно, а потом закрывали его, когда в коридоре кто-нибудь появлялся. Я уже начал беспокоиться: вдруг вам не удастся выбросить то, что вы держите в левой руке.

Иван Данилович побледнел.

– Неужели вы не могли рассказать следователю что-нибудь действительно интересное? – слово «действительно» Казачков произнес с ударением.

– Я рассказал ему все, что знаю… – сделав паузу, Кринберг ухмыльнулся. – И даже немного больше!

– А именно?

– Извольте. Я рассказал, что в три часа ночи, когда меня особенно одолел приступ, пардон, диареи, дверь туалета оказалась запертой. Обращаю ваше внимание на то, что поезд в это время находился всего лишь на полпути до ближайшей станции. Кажется, это была Тюмень. – Кринберг сочувствующе посмотрел на Ивана Даниловича. – Проклиная весь белый свет, я набрался терпения, но человек, который заперся изнутри, тоже ждал, пока я удалюсь восвояси. Что я в конце концов и сделал, не преминув, к слову сказать, полюбопытствовать, кто же там был.

– Ну?

– Вы у меня спрашиваете?

– Простите, – Казачков уткнулся в окно.

– Конечно, я мог бы не говорить, что слышал, как за дверью громыхала жестяная крышка. Похоже, некто пытался протолкнуть в отверстие какой-то предмет.

Иван Данилович с надеждой посмотрел на своего мучителя.

– Но я рассказал все, – с удовольствием подытожил тот.

– Меня от него тошнит, – прошептал Казачков.

Судя по взгляду, устремленному на дверь шестого купе, речь шла о Ломашкевиче.

– На войне как на войне… А вы, я вижу, Иван Данилыч, не любите неприятностей.

– Я нормальный человек и хочу жить спокойно, – раздраженно ответил Казачков. – Унизительно доказывать какому-то мальчишке, что ты непричастен к двойному убийству!

– Ты доказываешь, а внутри рождается странное ощущение, похожее на недоверие себе самому: «А так ли уж я невиновен?»

Казачкова будто подкинуло:

– О чем вы?! Бред какой-то несете!