Сент-Ив промолчал.
— У него был первоклассный ум или, по крайней мере, превосходная память. Я жаждал заглянуть в него — возможно, объединиться с ним, хотя у меня мало интереса к естественной философии, разве что как к способу постижения конца материи. Третья голова — ужасное существо, некогда женатое на вашей подруге Харриет Ласвелл, отчим нашего общего друга Нарбондо — некий Морис де Салль. У него долгая и интересная история. Хотите послушать?
— Я прекрасно ее знаю, — сказал Сент-Ив.
— Готов поспорить на деньги, что ваши знания — пустяк. Достаточно сказать, что Клара Райт, у которой невероятный водоискательский дар, нашла голову де Салля, погребенную на глубине в несколько футов под песчаным дном речного русла в вашем крохотном уголке Европы. Сара Райт весьма хитроумным образом сберегла его жизнь, то есть его дарования. Ирония в том, что ей было бы куда лучше испепелить эту голову, если она намеревалась уничтожить его дух. Это снова напоминает мне о бедном Джеймсе Хэрроу, который, боюсь, скоро начнет вонять.
Клингхаймер поднял голову Джеймса Хэрроу, держа ее за уши, и понес к печи — Уиллис Пьюл отодвинул запор на железной дверце, надев на руку рукавицу с асбестовой прокладкой. Клингхаймер швырнул голову в багровое свечение — вокруг нее с оглушительным ревом взметнулось пламя, — и Пьюл вернул засов на место.
— Эта печь создает жар в тысячу градусов по Цельсию, — пояснил Клингхаймер, шагая обратно к скамье. — Ее сделали за немалые деньги на фабрике, построившей крематорий в Уокинге. Я был вполне готов к тому, что на производстве поинтересуются, для какой цели она мне понадобилась, проявят определенное любопытство. Но они оказались нелюбопытны. Они просто назначили цену — и мы остались довольны друг другом. Люблю простые, ясные мотивы, профессор. Честное слово.
Клингхаймер указал на голову с длинными тонкими волосами и глазами, которые могли бы принадлежать исчадию ада или даже самому Сатане. Зрачки их то расширялись, то уменьшались до точки, словно что-то в мозгу было перевозбуждено.
— Мне нравится называть Мориса де Салля колдуном, — принялся разглагольствовать Клингхаймер. — У него непревзойденная репутация среди посвященных. Я узнал о его работах еще в ранней молодости и имел удовольствие наблюдать, как он без единого инструмента, одной лишь силой разума, убил мальчишку. Это у де Салля я, к величайшей своей удаче, купил бутылку эликсира, о которой говорил ранее.
— Вы имели
— О, разумеется, под удовольствием я подразумевал чисто научное удовлетворение. Никакого
Рот де Салля задвигался, пузырясь зеленой жидкостью, губы издавали ясно различимое шлепанье. Все, что Матушка Ласвелл говорила Сент-Иву о своем мертвом муже, было истиной в последней инстанции. Это было отчетливо написано на лице де Салля даже в его нынешнем сморщенном и иссохшем состоянии. Если какая голова и нуждалась в немедленной отправке в печь, то это была голова Мориса де Салля.
— Идите сюда, профессор, — сказал мистер Клингхаймер, показывая на сиденья для зрителей, — полагаю, со второго ряда вы насладитесь первоклассным зрелищем. Сядьте на два ряда впереди Джимми, если не трудно. Да, прямо перед ним, чтобы он мог со своего места всадить пулю вам в сердце, если в том возникнет нужда. Пьюл, окажите нам услугу, приведите мистера Феску. Не медлите. Открою вам, профессор, что намерен провести маленький эксперимент, пока доктор Пиви исполняет прочие обязанности безумного главы клиники. Могу вас заверить, что пациент, чей разум я намерен исследовать, никак не пострадает. Прошу вас не вмешиваться. Если Джимми придется вас застрелить, боюсь, Элис найдет вашу голову в тазике мистера Хэрроу. Мы все желаем более счастливого исхода.
А затем мистер Клингхаймер обратился к Джимми:
— У вас есть мой прямой приказ выстрелить профессору Сент-Иву в спину, если он решится на героические поступки, все равно на какие. Однако считаю не лишним напомнить вам, что голову мы должны сохранить.