Подземелья Лондона

Карлик упрятал мешочек монет в куртку и достал карманные часы — те самые, что продал ростовщику с Пич-аллеи: серебряные часы с выгравированными на корпусе инициалами «Ф» и «З». На выкуп ушли три из четырех крон, вырученных за все часы. Однако эти часы явно приносили удачу, и Бомонт собирался держать их при себе столько, сколько «мистер Филби Заундс» будет его именем.

Придерживая шапку, он полез обратно в окно и, затворив его за собой, услышал, как щелкнула задвижка. Затем стал тихонько спускаться в полумраке по узким чердачным ступеням к верхней площадке, где лестница приобретала парадный вид — особенно Бомонта радовали широкие перила, опирающиеся на толстые балясины, и горевшие днем и ночью масляные лампы, которые нравились ему больше, чем электрические. Масло — это что-то такое, что человеку понятно.

Навстречу Бомонту качнулась чья-то тень, и карлик проворно поднялся на пару ступенек чердачной лестницы, чтобы его не заметили. Решив выяснить, кто это и куда направляется, он, сняв шапку, пригнулся так низко, как только сумел, и уставился вниз. И был очень удивлен, увидев незнакомую девушку, видимо, слепую — в темных очках. Лицо ее было лишено выражения, а глаза ничего не могли ему сказать, поскольку были скрыты за дымчатыми стеклами, однако Бомонт ощутил в ней глубокое горе и изрядную долю страха и смятения. Следом показался бандит Шедвелл, странный крючконосый тип с безграничным, плавно переходящим в лысину лбом и злобным взглядом. Они повернули к прихожей, и Бомонту хватило храбрости проползти дальше, чтобы увидеть, куда они пойдут — как оказалось, недалеко. Шедвелл остановился перед картиной в раме, что висела на стене рядом с дверью в некое помещение, и, сдвинув ее в сторону, снял спрятанный за нею ключ. А потом отпер ту самую дверь. Злодей действовал открыто — его спутница ничего не видела. Да и дверь, скорее всего, можно было открыть изнутри только с помощью собственного ключа. Шедвелл ввел девушку в комнату, что-то негромко бурча, потом рассмеялся, вышел, захлопнув дверь, и запер ее. Бомонт скрылся на чердачной лестнице, надел шапку и принялся спускаться так, будто проделывал это нынче вечером впервые. Однако, оказавшись вновь на площадке, карлик обнаружил, что Шедвелл уже исчез. Бомонт прокрался к картине и заглянул за нее — ключ, словно дитя в колыбели, лежал в маленькой нише в штукатурке.

* * *

Клара сидела на краю кровати, сложив руки на коленях, и ее сознание было полно движущихся во мраке образов, а уши — звуков. Ее привезли в больницу доктора Пиви утром, и она чувствовала, что к концу дня смертельно устала. В госпитале она познакомилась с мистером Клингхаймером. Он был стар, мистер Клингхаймер, очень стар, хотя скрывал свой возраст и свои мысли под маской. Он сказал Кларе, что очень хорошо ее знает, хотя она не знает его. Но скоро это упущение будет исправлено, говорил он, называя себя ее добрым другом. Он взял Клару за руку и бесстыдно поклялся ей в своей честности. Это было последнее, чего она ожидала услышать от похитителя и убийцы. Еще Клингхаймер сказал, что зайдет повидать ее позже вечером, когда ее поудобнее устроят в его особняке. Им обо многом надо поговорить, пояснил он.

Старый дом скрипел и вздыхал. Двери открывались и закрывались. Этажом выше кто-то ходил по комнате. Этажами ниже было много людей. Клара могла почувствовать их — они представлялись ей скоплением зла. Она потрогала свой локоть, который болел под повязкой, наложенной там, где доктор Пиви вколол толстую иглу, чтобы влить в ее вены кровь Клингхаймера.

Клара остановила круговорот мыслей и вслушалась в себя — в шум крови в ушах, в биение сердца, — выискивая какое-нибудь свидетельство того, что кровь мистера Клингхаймера осквернила ее собственную, что его тень залегла в ней. Но неожиданно ощутила присутствие матери, хотя это было невозможно, немыслимо — мамин голос что-то шептал ей, только шепот был словно ветер за стеной, и Клара не могла уловить смысл слов. Но ведь мама умерла и исчезла! Она не могла присутствовать, не могла говорить каким бы то ни было голосом — уж точно не в этом бесконечно далеком от родного дома месте. Однако же голос явственно звучал.

Воздух, который просачивался через окно, пах дождем, и Клара задышала глубже. Мысль о дожде вернула ее в настоящее, и она поняла, что комната — это ее тюрьма. Пахло яблоками, а еще слежавшейся пылью и старостью. Клара встала и ощупью пошла вокруг комнаты, начав от запертой двери. Возле двери стояла невысокая парта, поверхность которой говорила о том, что ею пользовались годами. Кто-то — наверное, мальчик, представила Клара, — вырезал на столешнице свои инициалы: «Дж.» и «Б.». Интересно, как его звали? Был ли он узником, как она, — или, может, пользовался партой при более благоприятных обстоятельствах? Клара нашла свою сумку и поставила ее на парту.