Поджигатели (Книга 1)

Самым неприятным при посещении дома были встречи с братьями. Если Отто еще можно было терпеть, как поневоле терпишь других фанфаронов, то младший брат, Эрнст, был совершенно невыносим. С тех пор как он надел форму гитлеровской организации молодежи, его наглость превосходила все границы. Мальчишка дошел до того, что устроил в доме отца проверку прислуги: нет ли в жилах кухарки и горничной следов неарийской крови? Эгон не мог этого выносить...

- Позвольте, Лемке! - воскликнул Эгон, с удивлением оглядывая собеседника. - Я помню: профессия шофера была для вас лишь временным отходом в сторону от основного дела.

Лемке постарался изобразить удивление:

- Что вы, господин доктор!

Но Эгон настаивал:

- Да, да, я отлично помню. Когда вы соскакивали с сиденья, чтобы отворить мне дверцу автомобиля, у вас всегда бывал такой вид, будто это вас унижает.

- Право же, господин доктор, - с некоторым смущением пробормотал Лемке, - это вам так показалось.

Как бы хорошо он ни относился к Эгону, он вовсе не намерен был объяснять ему, что необходимость отворять дверцу хозяину так же отвратительна ему теперь, как тогда, но что он без всякого протеста выполняет ее и будет выполнять впредь, пока партия не освободит его от обязанности сидеть за рулем автомобиля. Лемке не собирался объяснять своему бывшему офицеру, что фуражка с галуном и медные пуговицы шоферской куртки были для него не удовольствием, а средством конспирации в государстве, где всякий немец, не желавший сложить оружие перед диктатурой Гитлера, - а такими немцами были все коммунисты, - должен был внешне перестать быть тем, кем был.

- А вы все тот же? - неопределенно спросил Эгон у Лемке.

- В каком смысле, господин доктор?

- Я имею в виду ваши взгляды.

Лемке искоса посмотрел на Эгона:

- Позвольте ответить вопросом: а вы?

Несколько мгновений Эгон смотрел на шофера непонимающе, потом расхохотался.

- Вы, может быть, думаете, что я принадлежу теперь к гитлеровской команде? Нет, дружище, вспомните, что сблизило нас, и вы поймете: для вас я всегда останусь тем, кем был...

Лемке улыбнулся:

- Это хорошо, очень хорошо, господин доктор!

- А вы, Лемке?

- Я?.. Я все тот же!

- Это тоже хорошо, очень хорошо! - в тон ему ответил Эгон.

Они помолчали.

- Куда я должен вас доставить? - спросил Лемке.

- Если бы я так не выпачкался, то предложил бы посидеть где-нибудь за кружкой пива. У нас есть о чем поговорить.

- Мы это и сделаем. Где-нибудь подальше от центра. У вас есть время?

- Я не спешу.

- В таком случае... - Лемке притормозил машину и бросил взгляд на часы. - А что, если я предложу вам до того небольшую прогулку?

- В такую погоду?

- Погода нам не помешает. Куда-нибудь подальше, где меньше народу. Хотя бы в Грюневальд.

Эгон пожал плечами.

Некоторое время они ехали молча. Лемке опять посмотрел на часы и сказал:

- Вам будет интересно послушать одну радиопередачу.

- Что-нибудь особенное?

- Москва... - сказал Лемке и быстро взглянул на Эгона, как бы пытаясь уловить впечатление, какое произвело на того это слово.

- Что-нибудь особенное? - переспросил Эгон без большого интереса.

- Так... одна речь. Мне хочется ее услышать.

- Если это вам интересно... Я ведь не знаю языка.

- Мы услышим перевод.

- То, за что сажают в Дахау?

- Да.

- Кто же согласится настроить приемник?

- Мы будем слушать из автомобиля.

Они проезжали безлюдные аллеи Грюневальда.

Лемке настроил приемник. Сквозь гудение послышался шорох и плеск, словно волны прибоя ворошили крупную гальку на берегу моря. Это были рукоплескания. Они затухали и снова вздымались. Напрасно слабенькой серебряной струйкой рвался в эфир звонок председателя. Наконец аплодисменты затихли. Наступила секунда гулкой тишины.

И вот кто-то заговорил на незнакомом Эгону языке.

Эгон наклонился к Лемке и, невольно понизив голос, спросил:

- Что это?

Так же тихо Лемке ответил:

- Съезд...

- Съезд?..

- Съезд компартии в Советском Союзе.

Эгон вынул папиросу и с удивлением заметил, что его пальцы дрожат. Он поспешно опустил руку. Ему не хотелось, чтобы Лемке заметил это неожиданное волнение, охватившее его.

Радио умолкло.

- Наверно, сейчас будет перевод, - сказал Лемке.

Из-за угла показалась фигура полицейского. Лемке выключил аппарат и тронул машину с места.

Они ехали довольно долго.

Наконец Лемке остановился и повернул выключатель. Эгон услышал тот же голос. Как и прежде, он не понимал слов. И тут его мысль словно передалась Лемке: он стал негромко переводить слово за словом. Иногда он не поспевал за оратором, и тогда Эгон чувствовал пропуск. Иногда выпадали целые фразы. И все же Эгон слушал, затаив дыхание:

- ...Шовинизм и подготовка войны, - переводил Лемке, - как основные элементы внешней политики, обуздание рабочего класса и террор в области внутренней политики, как необходимое средство для укрепления тыла будущих военных фронтов, - вот что особенно занимает теперь современных империалистических политиков...

Сильные разряды заглушили голос в репродукторе. Когда они затихли, Эгон снова услышал негромкий голос Лемке рядом с голосом оратора: