Поджигатели (Книга 1)

- Да, мой фюрер, я могу говорить громко, - повторил Гесс. - Доктор Геббельс телефонирует: для успокоения американского общественного мнения необходимо напечатать сообщение о взысканиях, которые наложены на администрацию Дахау в связи с тем, что там плохо обращаются с заключенными.

Гаусс видел, как расширяются глаза Гитлера. Тугая жила наливалась у него на лбу.

- Наказывать тех, кто исполняет мои приказы? Какой болван выдумал эту глупость? Если концентрационный лагерь американцы принимают за семейный пансион, то это их дело. Я не собираюсь кормить марксистов цыплятами.

- Что же мы напечатаем в ответ на выпады американских газет?

- Мне наплевать на эти газеты... и на самих американцев!

С этими словами он движением руки отпустил Гесса и, вскинув голову, сказал Гауссу:

- Жестокость - мое оружие! Я не намерен лишаться его из-за того, что оно кого-то шокирует. - Он остановился перед генералом, заложив руки за спину. - Если я в будущем намерен применять самые жестокие средства против моих внешних врагов, то почему я должен теперь воздерживаться от их применения в отношении внутренних пособников моих врагов?

Генерал молча склонил голову: мысль казалась ему верной.

- Вы заметили, что зеваки всегда собираются, когда два хулигана дерутся на улице? - спросил Гитлер. - Их влечет жестокость. Жестокость и грубость! Люди улицы, женщины и дети уважают только силу и дикость. Люди испытывают необходимость бояться. Если публичное собрание кончается свалкой с хорошей дракой, то именно те, кто подвергся наиболее жестоким побоям, первыми стремятся записаться в нашу партию. Именно так я получил лучшие пополнения!

Гитлер умолк, с досадою глядя, как генерал достает сигару, словно это могло отвлечь внимание слушателя. С видимым нетерпением он ждал, когда Гаусс закурит.

- Нас называют варварами? Ну да, мы варвары! Мы хотим быть варварами... Это почетное звание! Откровенная жестокость поможет мне избежать ненужной волокиты с недовольными и злопыхателями! Скажите, как иначе я достигну нашего господства, которое длилось бы, по крайней мере, тысячу лет? На этом пути меня не остановят никакие политические трактаты, никакие договоры!..

Гитлер уже не говорил, - он кричал, ухватившись за спинку кресла, как за край пюпитра. В углах его рта появилась пена. По исступленной энергии, какую он вкладывал в речь, можно было подумать, что он говорит перед тысячной толпой. У Гаусса создалось впечатление, что он умышленно взвинчивает себя.

- Нам нужно создать такое материальное превосходство над нашими возможными врагами, чтобы победа была обеспечена во всех случаях и в кратчайший срок, - сумел, наконец, вставить Гаусс...

Одно мгновение Гитлер смотрел на него удивленно, как человек, наскочивший на неожиданное препятствие. Потом громко рассмеялся:

- Если я решу воевать с Францией, то мои люди окажутся в ее столице еще в мирное время. Это будут французы. Они будут маршировать среди бела дня по улицам Парижа. Они смогут войти в любое министерство, в парламент, занять телеграф, вокзал, здание генерального штаба!.. Не смотрите на меня такими глазами! Я утверждаю: в течение нескольких минут любая страна - Франция, Польша, Чехословакия - лишится своих руководителей. Задолго до войны мною будет установлен контакт с людьми, которые составят угодное мне новое правительство. Я продиктую им условия раньше, чем раздастся первый выстрел на фронте. Первый огонь следует открывать в тылу!..

По удивленному виду Гаусса Гитлер догадался, что тот не понял смысла этого восклицания. Он с готовностью пояснил:

- Я имею в виду, что первые пули предназначаются правителям враждебного государства. Если эти выстрелы будут верно направлены, война вообще может оказаться лишней.

- В таком случае, - иронически заметил Гаусс, - вероятно, целесообразно вернуться к системе турниров. Турнир правителей - один на один.

Гитлер состроил презрительную мину.

- Я не могу позволить себе роскоши рисковать своей жизнью - она слишком нужна Германии. За меня это дело должны делать другие. Одна пуля в затылок противника - и спор решен сам собою.

- На место убитого встанет же кто-то другой.

- В том и заключается задача: этот другой должен быть моим человеком.

Гаусс видел, что спор бесполезен. Он решил дать Гитлеру высказаться.

Но Гитлер внезапно умолк, неподвижно уставившись в одну точку на занавеске окна. Он размышлял: говорить или не говорить, что в одном пункте своей программы он не уверен - в том, что ему удастся взорвать тыл Советского Союза и продиктовать русским свои условия... Говорить генералу о своих сомнениях или нет?..

Он решил промолчать. Никто не должен был сомневаться в его могуществе. Даже эти вот чортовы старые перечницы с Бендлерштрассе, воображающие, будто они знают все там, где дело касается войны.

Генерал воспользовался этой паузой:

- Никогда нельзя быть уверенным в том, что мы сможем подавить желание чужого народа в целом оказать нам сопротивление! Уроки прошлых войн говорят о величайшей сложности этой задачи.