Поединок в горах

— Ну-ну, ты, я вижу, понимаешь суть дела. На лесовозе особенно не заработаешь. Дороги — упаси боже. Много не наездишь, от ремонта до ремонта. Конечно, лучше всего у нас на «бочке». Это я тебе откровенно говорю. Но бензовозов недостаточно…

Костюков, задумавшись, посмотрел в окно, решая, как бы лучше устроить мою судьбу.

— В общем все в наших силах. Ты потолкуй еще раз с Петюком. Для меня самое главное — мнение передовиков, общественности. Пусть он помозгует. Ну, давай жми.

К счастью, не пришлось тратить время на поиски Петюка. «Учитель» ожидал меня во дворе автобазы.

— Ну как, говорил с шефом?

— Велел к тебе обратиться.

— То-то и оно, — довольный рассмеялся Петюк. — Не плюй в колодец, пригодится. Пойдем теперь в мой «кабинет».

Кабина петюковского тягача все еще была наполнена густым парфюмерным запахом. Видать, стойкие попались духи.

— В общем, Михалев, ты мне понравился. Дело знаешь, и характер есть. Только гонору в тебе много.

Мне оставалось только молчать, выслушивая поучения Петюка. Если посадят на лесовоз — прощай, Козинск.

— Куражиться нечего, коли есть хочется, — загадочно произнес Петюк. — Машину поможем достать хорошую. Зарабатывать будешь в порядке. Но учти — с тебя и спрос.

— Ладно.

— Ну и хорошо, что понятливый… А что я тебе спьяну там болтал… У нас, у шоферов, жизнь ломаная.

Петюк привычно положил руку на руль, облокотился. Я только тогда заметил, какие красивые у него руки, смуглые, тонкие в кисти, с длинными хваткими пальцами. Артистические руки.

— Ну, договорились! — он одернул кожанку. — Поднимусь к шефу.

На следующий день я получил свой тягач.

Между тем зима уже спустилась с гор и захватила Козинск в снежные объятья. Бульдозеры ходили по тракту, как танки, опрокидывая сугробы в кювет. Двигатели оделись в ватные шубы зимних капотов. Тетя Феня накинула пятерку за топку печи.

А я по-прежнему никого не знал на тракте, слился в одно целое со своим ЗИЛом — здесь ни выходных, ни нормированного рабочего дня.

Однажды утром диспетчер дает мне долгожданную путевку. Пункт назначения — Аксай. Груз — валенки.

И снова сливается в бесконечную ленту дорога. Я спешу. Длинный полуприцеп то и дело заносит; чтобы не случился «циркуль», я прибавляю газу, дергая прицеп. Езда нервная.

Воздух посвистывает в приоткрытом ветровичке. Встречные машины поднимают облака серебристой пыли. Глаза слезятся от сияния снегов.

Внизу уже виден мост, а чуть подальше — знакомый бревенчатый дом, антенна, мачта с флюгером.

Желтые будки на метеорологической площадке толпятся, как ульи.

Высоко на вершине склона несколько высоких каменных зубов, словно мрачные фигуры великанов, следят за дорогой.

На протоптанной в сугробах тропинке меня встречает мальчишка лет пяти, в черной шубке. Он расчищает снег деревянной лопатой, и его курносая мордашка выражает хозяйскую озабоченность.

— Здравствуй, — говорю я. — Кто дома?

— Мама, — отвечает он.

Комната дышит паром и запахом мокрого белья. Таня, оторвавшись от корыта, торопливо поправляет халат.

— Вы меня, наверно, помните? Я заезжал с Петюком.

— А, новенький, — говорит она без особой приветливости.

Букет увядших подснежников все еще стоит на стеллаже, у фотографии.

— Я приехал, чтобы поговорить с вами о Жоре Березовском.

— Вот как!

В голосе ее настороженность. Взгляд тверд. На разгоряченное лицо падают пряди влажных черных волос… Нелегко ей приходится одной среди гор. Всякий народ ездит по тракту.

Я приехал к ней за помощью. Но трудно сказать, кто из нас больше нуждается в участии и заботе.

— Дело в том, что… Может быть, Жорка рассказывал обо мне. Я Вася Михалев. Мы с ним учились, росли вместе…

Смуглые руки безвольно соскальзывают вниз.

— Господи!

Она суетливо подает мне стул и зачем-то несколько раз проводит по нему тряпкой.

— Господи, Вася Михалев… Да садитесь же, садитесь.

Она выбегает, гремит корыто, морозный воздух клубами валит в распахнутую дверь. Через пятнадцать минут комната преображается.

— Жорка много рассказывал о вас. Вспоминал. Ждал, что вы приедете… Когда это случилось, я хотела написать вам…

В окне синеют залитые закатным светом горы. Розовые отблески ложатся на ее лицо. У нее острые, угловатые, совсем еще девичьи плечи.

— Не надо, Таня. Ничего уже не изменишь…

Все слова становятся банальными рядом с настоящим горем.

— Ничего, это пройдет. Я уже почти привыкла. Сейчас.

Таня. Мама Таня. Почему Жорка ничего не писал о ней?

— Он говорил: «Ну, уж на свадьбу-то Василий приедет обязательно». Мы должны были жениться в июне, а в апреле это случилось.

— Таня, я приехал, чтобы узнать, как это случилось. Вам тяжело вспоминать. Но мне больше не к кому обратиться.

— Не жалейте меня. Не надо. Я расскажу обо всем.

В узких спортивных брюках, белом свитере, загорелая, она похожа на лыжницу, только что спустившуюся с гор.

Только у лыжниц не бывает таких грустных лиц. Таких глаз, обращенных внутрь.

Мы могли бы сейчас сидеть в этой комнате втроем — Жорка, Таня и я. Это легко представить, если преодолеть душевную боль.

— Я расскажу обо всем…

Строчки из блокнота