Поэтический язык Иосифа Бродского

Кроме того, слово засоренный, возможно, отсылает к стихам Ахматовой Когда б вы знали, из какого сора / Растут стихи, не ведая стыда (Ахматова, 1977:202)[28]

Горизонт, который, по словарному определению, является линией воображаемой, в поэзии Бродского приобретает остро ощущаемую материальность и предстает пределом, болезненным до физической непереносимости:

У всего есть предел:горизонт – у зрачка, у отчаянья – память,для роста –расширение плеч(«Литовский ноктюрн: Томасу Венцлова». 1974. III: 55–56);Во избежанье роковой черты,Я пересек другую – горизонта,чье лезвие, Мари, острей ножа

(«Двадцать сонетов к Марии Стюарт». 1974. III: 64).

Горизонт, предстающий в «Одиссее Телемаку» в уменьшенном виде – соринкой в глазу (по евангельской притче, это ‘изъян’), – интерпретируется Бродским и как графический знак:

Точно Тезей из пещеры Миноса,выйдя на воздух и шкуру вынеся,не горизонт вижу я – знак минусак прожитой жизни. Острей, чем меч его,лезвие это, и им отрезаналучшая часть. Так вино от трезвогопрочь убирают, и соль – от пресного.Хочется плакать. Но плакать нечего(«1972 год». 1972. III: 19).

Образ горизонта постоянно соседствует у Бродского с мотивом плача. Связь этих понятий, образов, мотивов с греками, победой-поражением, мальчиком, слезами и мандельштамовским хвойным мясом, а также поэзией отчетливо видна в Post aetatem nostram (1970):

проигравший грек

считает драхмы; победитель проситяйцо вкрутую и щепотку соли‹…›Грек открывает страшный черный глаз,и муха, взвыв от ужаса, взлетает‹…›Поэзия, должно быть, состоитв отсутствии отчетливой границы.Невероятно синий горизонт.Шуршание прибоя.‹…›Бродяга-грек зовет к себе мальца

‹…›оборотившись, он увидел море‹…›В отличье от животных, человекуйти способен от того, что любит(чтоб только отличаться от животных!)Но, как слюна собачья, выдаютего животную природу слезы‹…›и вставал навстречуеловый гребень вместо горизонта…(II: 397–405).

В более позднем тексте «Доклад для симпозиума» (1989) Бродский продолжает рассуждение о глазе, которое становится итогом и «Уроков Армении» Мандельштама, и его собственных образов-формулировок. То, чем засоряется глаз, обобщено в понятии враждебной среды, которая обостряет восприятие до автономности органа, преодолевающего смерть тела:

Зрение – средство приспособленьяорганизма к враждебной среде. Даже когда вы к нейполностью приспособились, среда эта остаетсяабсолютно враждебной. Враждебность среды растетпо мере вашего в ней пребыванья;и зрение обостряется(IV: 62).

С другой стороны, ущербность слуха в стихах Бродского соотносима со словами Мандельштама Сон был больше, чем слух.

В тексте Бродского кроме сочетаний водяное мясо и глаз, засоренный горизонтом, имеется еще такая метафора: растянутое пространство. Строки как будто Посейдон, пока мы там / теряли время, растянул пространство вполне отчетливо соотносятся со строкой Мандельштама Я, сжимаясь, гордился пространством за то, что росло на дрожжах[29].

Мандельштамовская метафора растущего пространства (в конструкции с грамматическим активом пространство – субъект действия) изображает чудо, которым может гордиться человек, в это чудо вовлеченный, даже если при этом ему приходится сжаться. У Бродского пространство само не растет, его растягивает Посейдон, и причины для гордости у жертвы здесь нет. То, что для Мандельштама чудо, для Бродского – только насилие.