Поэтика и семиотика русской литературы

Нечто подобное возникает у художника и в области темпоральной. Р. Лейбов в одной из статей очень убедительно показал отразившуюся в творчестве способность Тютчева «переживать настоящее как прошедшее» с инверсированием событий внутри временной последовательности, с обращением времени вспять[275]. Эта особенность очень важна для понимания тютчевской оценки воспоминаний, которые, согласно неоднократно возникающим в письмах Тютчева замечаниям, есть «лишь призрак», «тень», «сон», то есть, по сути, все то же населенное тенями инобытие. Широко употребимое в быту выражение

«вернуться в воспоминании/воспоминанием» к чему бы то ни было у Тютчева также трансформируется в неизбежность выворачивания

в прошлое с неминуемым захватом сиюминутного, ибо, вспоминая, человек реально остается в точке настоящего, отчего обе временные позиции – и прошлое, и настоящее – обретают характер мнимости, призрачности. Раз осознав это, человек уже не может освободиться от ощущения ирреальности воспоминания и через него – ирреальности же сиюминутного бытия. В понимании и вербализации этого Тютчев, может быть, ближе всех русских писателей XIX века (кроме Достоевского, но опережая его) подошел к восприятию мира как системы со/относительностей. Он отчетливо чувствовал и сознавал ту релятивизованность любых измерений, которая по отношению к времени и пространству будет научно описана в конце XIX – начале XX века Б. Риманом, Э. Махом и А. Эйнштейном и согласно которой всякое событие находится в точке пересечения, как минимум, двух «мировых линий»[276].

Именно поэтому темпоральная картина мира у Тютчева предельно сложна и прихотлива. Поэт действительно часто переживает настоящее как прошедшее, но и прошедшее через настоящее и будущее через настоящее и даже прошедшее. Само по себе это не только естественно, но и единственно возможно, однако осознание (одно из наиболее часто употребляемых Тютчевым слов) подобных соотношений и, главное, экспликация их в слове – явление для русской литературы той поры абсолютно новое, и потому оно не могло не породить у носителя этого уникального для своего времени сознания ощущения всеобщей зыбкости, призрачности. Поразительно в этом плане, к примеру, письмо поэта жене, Эрнестине Федоровне, от 14 июля 1843 года, где Тютчев, потрясенный совершенно нормальными для обыденного сознания переменами, вызванными временем, оказывается не только не в состоянии отделить прошедшее от настоящего, но мгновенно, с той же остротой переживания, проецирует настоящее в будущее, ощущая его (будущее) как уже совершающееся в настоящем. Тютчев возмущенно восклицает:

Какое отвратительное колдовство! Люди, воспоминание о которых здешние места оживили во мне до такой остроты, что мне стало казаться, будто я только накануне расстался с ними, предстали передо мною почти неузнаваемыми от разрушений времени. О, что за ужас! Не могу не верить в некое страшное колдовство, когда вижу эти сморщенные, поблекшие лица, эти беззубые рты <…> Излишне говорить, что при каждом таком потрясении сердце во мне сжимается и устремляется к тебе. Но и ты постареешь… И мне кажется, что без меня ты больше во власти этого недуга, именуемого временем[277]

.

Тютчев пишет о прошедшем, настоящем и будущем словно человек, надолго выпавший из системы земных временных соотношений, как бы утративших силу применительно к нему самому, и вдруг вернувшийся в прежний мир. Удивительно, что он не говорит о своей будущей старости, как бы воспроизводя знакомый нам, людям XX-XXI веков, фантастический сюжет с героем, возвратившимся из далекого космического путешествия. Эта склонность к позиции пребывания вовне по отношению к настоящему, но без изъятия его из потока времени, порождает порой у Тютчева уже действительно фантастические образы, сродни «воспоминаниям о будущем» или о настоящем, увиденном из будущего, как это представлено, к примеру, в письме той же Эрнестине Федоровне от 9 сентября 1855 года. Тютчев пишет жене о посещении им Кремля во время визита в Москву государя Александра II и о своем сне наяву со странной деформацией времени: