Поэтика и семиотика русской литературы

Все элементы топики можно разделить на две группы по типу доминирования пространства в человеке или человека в пространстве (речь идет именно о доминировании, а не об абсолюте!). Первая группа объединяет локусы с переменной семантикой: дома, трактиры, распивочные, площади, улицы. Здесь локус приобретает те или иные черты в зависимости от преобладания sacra или inferno в человеке, связанном с этим пространством или просто вступающим в него. В этих случаях площадь, трактир, распивочная и т. д. существуют не только как некие территории объективного внешнего мира, но и как весьма специфический тип психологического пространства. Будучи опрокинутым во внутреннее миросознание и мироощущение героя, тот или иной вид пространства начинает функционировать по иным, отличным от внешних, закрепленных за ним в данной культуре или социуме законов. И тут происходит если не совмещение, то, во всяком случае, тесное взаимодействие функций, которые в других ситуациях выступают как оппозиционные. Так, к примеру, бифункциональность трактира проявляется в том, что одно и то же локальное пространство функционирует то по типу площади, как это отмечалось М. М. Бахтиным применительно к таверне[217], то по типу исповедальни, где обнажаются глубинно-сокровенные мысли и чувства героев. При этом не следует думать, что при доминантной позиции человека пространство само по себе нейтрально. Оно практически не бывает нейтральным у Достоевского. В локусах с переменной семантикой пространство, как человек, несет в себе и сакральное, и инфернальное начало, но активизация того или другого зависит от вступающего в это пространство человека.

Ко второй группе принадлежат локусы, предельно приближенные к полюсам шкалы. Это, с одной стороны, места с традиционно сакральным социокультурным знаком – церковь, монастырь, скит; с другой стороны, локусы с отрицательной константой – переулок, перекресток, баня.

Локусы с традиционно положительной константой, как уже говорилось, нечасты у Достоевского; кроме того, они приобретают у него иногда новые черты, утрачивая порой важные традиционные характеристики. Поэтому монастырь, к примеру, при его отгороженности от мира, мирских грехов и соблазнов, сопрягается отдельными чертами с площадью и с переулком. При этом сопряженность с площадью имеет двуликий характер: с одной стороны, площадь проникает в монастырь с шутовством и скандалом, и монастырь, не в силах оградить себя от этого, с другой стороны, монастырь, будучи локусом не только и не столько территориальным, сколько духовным, порой утверждается на площади. Это для Достоевского момент принципиальный. Не случайно он в 1880 году записывает в заметках: «Да, древние иноки жили почти на площади».

Огражденность (в буквальном смысле) монастыря роднит его с переулком, в котором так часты длинные заборы, стены. И ничего не меняет тот факт, что здесь стена замыкает внутреннее пространство, а в переулке отграничивает внешнее – стена у Достоевского почти всегда знак переулка. «Переулочная» семантика становится особенно заметной, когда речь идет о келье отца Ферапонта, которая находится в углу стены. Гордыня отца Ферапонта, неприятие всего и всех, всюду мерещащиеся ему бесы и келья в углу стены – все это явления одного порядка.

Гораздо в большей степени, чем монастырь, носителем сакральности является скит. Интересно пространственное соотношение монастыря и скита в «Братьях Карамазовых». Скит расположен вблизи монастыря: до него 400 шагов, по мнению помещика Максимова, и около 500, по мнению Алеши, который иначе, чем Максимов, ощущает это расстояние. Дорога из монастыря в скит идет через лес с вековыми (курсив наш. – Н. М.

) соснами по обеим сторонам пути. Этот коридор из вековых сосен превращает недлинный путь в просеку, как бы прорубленную через века в иное пространство. Смутное и тревожное ощущение связи веков порой возникает на этой просеке у Алеши:

Уже сильно смеркалось, и ему было почти страшно; что-то нарастало в нем новое, на что он не мог бы дать ответа. Поднялся опять, как вчера, ветер, и вековые сосны мрачно зашумели кругом него, когда он вошел в скитский лесок. Он почти побежал. «“Pater Seraphicus” – это имя он откуда-то взял – откуда? – промелькнуло у Алеши. – Иван, бедный Иван, и когда же я теперь тебя увижу… Вот и скит, господи! Да, да, это он, это Pater Seraphicus, он спасет меня… от него и навеки».