Поэтика за чайным столом и другие разборы

Поэт, сказавший, господи прости,Поэзия должна быть глуповата,Был наше все, и потому для насТак это ясно, как простая гамма.И мы ему давно уже простилиРифмованную гиль и взгляд и нечто,Туманну даль и глупую луну,И даже те, те, те и те, те, те.Тем более, он понимал, что проза —Совсем иное дело, ибо мыслейИ мыслей точных требует — без нихБлестящие не служат выраженьяВ ней ни к чему; любимца ж муз смешитХлопочущий над мыслями прозаик:Поэту дай он мысль, какую хочет,А лучше — глупость, в смысле глуповатость,Тот завострит ее с конца и, рифмойЛетучей оперив, запустит в цель,И дело в шляпе.                           Ну, а если нет?Что делать с тем, что где-то по соседствуС поэтом чувств, в его тени невидный,Творил другой, чей голос был негромокИ дар убог, как сказано в стихах,Но кто снискал венец поэта мысли, —Как если б вправду сумеречность слогаБыла залогом мыслей глубины.Но он занес, как некий херувим,Нам пару строчек интеллектуальных —Метафизических. Так это называлосьУ англичан когда-то и опять,По мановенью мэтра-модерниста,Арбитра вкусов, школ и репутаций,Ревизовать сумевшего каноны,Вдруг стало модным в лондонском кругу,А там и к нам проникло в виде стеба,

Столь боговдохновенного, что ушиРазвесишь и внимаешь поневоле,Тому, как Парфенон и Лобачевский,Джон Донн, зубная боль, пространства конус,И греческая церковь, и МарияСтюарт, она же — Дева-Богоматерь,Углы, гипотенузы, анжамбманыСобою испещряют чистый лист,В попытке заглушить… но умолкаю,И не беда, что не хватает части,Какой-то составной, необходимой,Чтобы концы свести с концами — в прозе,Но не в стихах, — какой-то части речи.Уф!.. В прозе, впрочем, тоже все не просто.Ведь, как признал великий романист,Когда б хотел он выразить словамиВсе, что имел в виду сказать романом,То должен был бы снова написатьРоман — тот самый, что и написалСначала, ибо им во всем почти что,Что он писал, всегда руководилаПотребность собиранья разных мыслей,Сцепленных меж собой для выраженьяСебя, — затем, что мысль свой смысл теряетИ страшно понижается, когдаБерется, воплощенная в словах,Одна, особо — без того сцепленья,В котором ей пристало находиться.Сцепленье же составлено не мыслью,И выразить нельзя его основуСловами непосредственно, а можноПосредственно, — подробно описавЛюдей, поступки, чувства, положенья.Так что же получается? Выходит,Что проза — и уж ладно бы эссе,С его игрою слов и парадоксов, —Но и роман, вершина реализма,

Которого герой одна лишь правда,Силен не мыслью, логикой, а некимJe ne sais quoi, сцеплением, и значит,Секрет опять в искусстве — не в уме.Недаром же и тут нужна suspensionOf disbelief — Шишков, прости, — задержка,Точней приостановка недоверьяК сцепленьям этим неправдоподобным,Аванс, и щедрый, выданный с расчетом,Что смыслом он окупится в конце.Но есть, есть жанр, опасный для поэта,Да и прозаика, где нет ни рифм,Ни метров, ни сюжетных поворотов,И никаких спасительных сцеплений,И надо четко мыслить и держать,Как говорится, тему, не сбиваясьНа лирику, шармерство, анекдоты,Разоблаченье тоталитаризма,Ну и т. д. … —                   К чему я тут клоню?К тому, что мне случилось прочитатьБольшую книгу интервью с поэтом[813],Тем, о котором выше говорилосьВ связи с метафизической ауройЕго стихов, и в результате чтеньяОтветов, данных ста интервьюерам,Его концептуальные ресурсыЛежали на ладони предо мной.Любимые идеи повторялись,Как и противоречья между ними,За разом раз, что только подтверждалоЕдинство поэтического egoИ полную его амбивалентность —Два пропуска для входа на Парнас.Ни сам он, ни его интервьюерыНескладицы в упор не замечали.Один нашелся, правда, шибко умный, —

Он нажимал на слабые места,Умело в угол загонял поэта,И хоть ему не удалось пробитьСловесную броню высокомерья —Знак цельности поэтовой души,Но на бумаге это ясно видноТому, кто хочет видеть.                                  Было такжеТам интервью какой-то юной леди,Где для дедукций места не нашлось,Ниже индукций, только для седукций,Сиречь для соблазнений. НезаметноОн даме начал подпускать амура, —Ее, наверно, был готов он сразуИ съесть, и выпить, и поцеловать,Но речь завел издалека — с того, чтоКота, дремавшего уютно в кресле,Для смеха разбудить ей предложил.Беседа их журчала все интимней,Читать все интересней становилось,Чем кончится, предугадать хотелось, —Всем интервью то было интервью!Интрига развивалась как по нотам,Поэт был упоительно любезен,Как ни с одним другим из вопрошавших,И, верится, любезен не вотще.Но от сюжета этой гривуазной,Истории, заманчивой донельзя,Хоть и традиционно глуповатой,К материям пора высоколобымВернуться — к несуразице суждений,При чтенье медленном заметной глазуВ открытой, честной дискурсивной прозе,Но и не посторонней для стихов,Где тот же хаос прочно зарифмован,Заантитежен, заанжамбеманен,Задрапирован в ворох перифразов,

Непроницаем в кеннингов кольчугеИ панцырем иронии одет.Как быть с заявкой на метафизичностьВеликого маэстро, недоучки,Профессора, софиста, нобеляра?Склониться ли пред новым КьеркегоромБезропотно, пойти ли вслед за ним,А встретив в тексте имя ПарменидаИ апорий привычно убоявшись,Бросаться ль к философским словарям?Тревожиться, я думаю, не надо.Пусть словари стоят себе на полках:Беда, как выражался баснописец,Еще не так большой руки, понежеСтихи, и проза, и кинематограф,И музыка, и живопись, и танец —Не языки для выраженья истинНаучных или даже философских,Что не мешает в пьесе иль романеПисателю создать правдивый образФилософа, ученого, хирурга,Которого в кино или на сценеАктер нам убедительно сыграет,В делах его не смысля ни черта.Мы поняли давно, что на картинкеНе кошка ловит мышь, а образ кошкиИзображен ловящим образ мышки,Так надо ли смущаться тем, что имиджПоэта предстает произносящимВнушительно звучащий симулякрЧего-то трансцендентного, а образЧитателя себя воспринимаетПеренесенным в образ Зазеркалья,Ширяет там за образом поэтаИ, как всегда, обманываться рад?!А что стихи лишь как бы умноваты,Так это ценный шаг вперед и выше, —Без шуток, право, господи прости.