Поэты и цари

И конечно, знал Он. А Галилеянин не любит убийств, даже в пределах необходимой самообороны. У Пушкина это очень точно передано: «О стыд! О ужас наших дней! Как звери, вторглись янычары. Падут бесславные удары, погиб увенчанный злодей…» Победителей здесь не было. XIX век – это поздновато для того, чтобы жить по Шекспиру, но без шекспировской благополучной развязки. Павел I предвосхитил Достоевского. Его «надрывы» довели династию и страну до большой беды.

Уродство и невменяемость русской истории стали очевидны всем, даже Турции. Безжалостный Салтыков-Щедрин осмеял всех царей, кроме Александра II. А для Александра I он нашел особую главу и имя «Грустилов». Хотя этот меланхолик, мечтатель, искатель смыслов, любимый и либерально воспитанный бабушкин внук, ученик Лагарпа, мечтавший отказаться от престола и удалиться в швейцарский кантон, наломал очень много дров и оказался на редкость бесплоден в деле российских реформ. Он только вернул екатерининские наработки (обещал же, что все будет «как при бабушке»). Но как «при бабушке» не было уже с 1812 года, даже до войны. «Бабушка», то есть Екатерина II, едва ли призвала бы Аракчеева.

Итак, что прибавил нам Александр I? Петербургский и Харьковский университеты; это хорошо (правда, если учесть, чем занимались по приказу «свыше» в этих университетах после 1815 года, то благодарить не захочется).

Крестьян запретили продавать без семьи, но за это трудно похвалить не охотнорядца, не сатрапа, а образованного джентльмена, ученика швейцарца Лагарпа. Ограничили также и число палок, которыми можно было наказывать крестьянина. Элементы контроля, правда, не предусмотрели. То есть телесные наказания были не запрещены, но смягчены. Кошмар. Александр I регламентировал унижение личности, то есть нашел его правомерным и заново разрешил.

Заодно Александру I, всемогущему царю, властелину гигантской страны, принадлежит сомнительная честь учреждения такой формы «душеспасительной» и «страноспасительной» деятельности, как «разговоры на кухне». Хотя бы и в уютной гостиной Зимнего дворца. Тот комитет «общественного спасения», который молодой царь навербовал из образованной дворянской молодежи и препоручил главе «диссидентов» князю Адаму Чарторыйскому, прельстив его обещаниями помочь Польше и дать ей Конституцию (и дал, кстати, но под тяжелой российской рукой), занимался чистым прожектерством на уровне грибоедовского «Шумим, братец, шумим!».

Особенно жалко старосту кружка Чарторыйского. Пока еще он понял и сказал, что царь очень любит свободу, но при одном условии: чтобы его воля выполнялась, но добровольно. Без принуждения. Тогда это будет свобода, и царь дарует ее. А если кто не хочет подчиняться, его принудят, и тогда это будет деспотизм. Сами же свободы не захотели! Теперь вы понимаете, почему Наполеон, пообщавшись с Александром, за глаза в сердцах обозвал его «типичным византийцем».

Александр дал Царству Польскому то, что не дал России: Конституцию, автономию, «местное самоуправление». Но Наполеон обещал реальную свободу: независимость, а не красиво оформленное рабство. Александр искренне хотел быть добрым монархом для Польши и даже терпеть сейм, если свободные поляки его восславят со слезами умиления на глазах. «Невыносимо, когда насильно, а добровольно – невыносимей» (А. Вознесенский).

Поляки выбрали вариант подавления. Свободные люди всегда выбирают путь под конвоем, только бы не стать удостоенными «расконвойки» (поощрение для образцовых заключенных). И ведь именно из-за Польши (так хотелось ему думать) Александр I поссорился с Наполеоном! Из-за обещаний Наполеона «восстановить» Польшу. Казалось бы, если ты радеешь за Польшу, то пусть ее «восстанавливают». Не тут-то было! И так во всем.

Собственно, надежда поляков, падение Наполеона, разочарование и крах всех этих надежд вызвали восстание 1830 года, а его ужасное подавление – новое восстание 1863 года, подавление которого остановило реформы Александра II. Эта цепочка ошибок нравственного характера потянется после пагубной для России победы в войне 1812 года.

А до войны у Александра будет еще один грех, еще один провал: Сперанский; участь его реформаторских начинаний, участь самого реформатора… Михаил Сперанский был человеком дела и долга. Гайдар и Чубайс в одном флаконе. Прекрасный менеджер (потом будет губернатором), вдохновенный реформатор. Считал, что России больше всего подойдет французская административная система. Те реформы, которые он замыслил (начиная, конечно, с освобождения крестьян), – это как раз будущие реформы Александра Освободителя. И даже то, что он не успеет ввести: Дума, представительное правление.