Поэты в Нью-Йорке. О городе, языке, диаспоре

 Вечерние чужие города, сравнимые с пульсирующим мозгом, который вскрыт без боли и стыда, (а кровь размыта в зареве заморском), — внушают глазу выморгнуть туда, в горючий мрак вглядевшуюся душу. А та и рада сгинуть в новизне, сбежать во тьму, себя саму задувши, повыплести всю внутреннюю – вне,

 по завиткам и выгибам воздушным. А если и светить, то лишь едва — летучей, эфемерной порошиной. И – числить этажи, сиречь – слова, не «богом из машины», а машиной, сказуемой из глотки божества, где, знаками осмысленно блистая (сим электронным мегаязыком), горит надчеловеческая тайна,

 с которой ты дикарски не знаком, но силишься вписаться в начертанья. И странно – чем вольнее мысль о ней, тем больше от нее отнумерован, тем сущность домышляется полней — и кем? – тобою, трепетным нейроном с обрубленной мутовкою корней. Здесь мига не отложено до завтра… От первых нужд, чем живо существо,

 до жгучего порока и азарта, — КРОМЕШНАЯ ПРИЕМЛЕМОСТЬ ВСЕГО из черепа торчит у Градозавра. Буквально самого себя прияв, каков ты есть, ты по такой идее неслыханно, неоспоримо прав, из низких и нежнейших наслаждений наслаивая опыт или сплав. Вот потому-то, жизнью вусмерть пьяный,

 в разгаре неувиденного дня прошу: да не оплакивайте в яме Мафусаила юного, меня, исполненного звуками и днями.1980–1983

Дмитрий Васильевич, Ваша первая книга стихов «Зияния» вышла в Париже в 1979 году, и в том же году вы эмигрировали. Как были связаны эти события? Как бы вы охарактеризовали мотивы вашей эмиграции (личные, политические, экономические)? Что послужило толчком к решению уехать?

Я поехал в Америку за счастьем и за новизной. К концу 70-х моя ленинградская жизнь зашла в тупик во многих отношениях. Устроить семейную жизнь не удавалось. Пути в литературу были закрыты: у меня было несколько публикаций в периодике, но рукопись книги отвергли в «Лениздате» и «Совписе» – а только они и печатали сборники стихов. С самого начала я был у них на плохом счету: студенческая независимая газета «Культура», участие в самиздатском «Синтаксисе» и т. д.[184] Кроме того, мое социальное поведение все более отдалялось от советских стандартов. Тематика поэзии стала совсем неприемлемой для печати и, может быть, даже опасной: я писал тогда циклы «Из глубины», «Медитации», поэму «Стигматы», читал их на дому и в компаниях. Я ходил в церковь, крестил многих знакомых и их детей, не чурался иностранцев, знался с диссидентами, получал из-за границы книги, поддерживал отношения с уехавшими в эмиграцию друзьями, то есть вел себя все более и более свободно. Наконец я решился печататься за границей и договорился об этом с уезжавшей туда Натальей Горбаневской. Вскоре я составил и переслал ей (неофициальным путем, конечно) рукопись книги стихов, которую назвал «Зияния»[185].

Наталья первым делом составила и разослала несколько подборок по многим эмигрантским журналам и стала набирать книгу.