Поездка в горы и обратно

Значит, Алмоне, по-твоему, достойна удовлетворительной оценки, а две другие — нет? Уж не потому ли, что сама навязывается и возбуждает его? Совсем было заглушенное Алоизасом чувство справедливости вновь оживает. Галлюцинации, какая-то эротика! Как в аудитории, чувствует, что лицо становится пористым. Можно насквозь проткнуть пальцем, не обязательно спицей или чем-то другим острым. Распустил слюни, размечтавшись о грудастой и крутобедрой девахе? Бездельнице? Все три — девки — наглые лентяйки. Глядишь, кто-нибудь подумает еще: хитер Губертавичюс, нарочно дубинкой грозит, чтобы легче было комбинировать. Мерзкое словцо — комбинировать. Очухайся, кому придет в голову такая мысль? Сам так буду думать, если не вырву зло с корнем. Стыд. Вдвойне стыдно, когда ожидаешь измученную, спешащую по своим муравьиным тропинкам Лионгину.

И где она шляется? Раскаяние вытесняется злобой. Что только не лезет в голову, когда тоскуешь по ней, но чтобы такое? Особо страстным он никогда не был, атаки студенток отбивал легко, не жалея об упущенных возможностях. А тут? Неужели променял бы ощущение чистоты, которым гордился, на благосклонность тупой девки? Мало кто поверит — целую неделю после свадьбы не прикасался к жене. Она очень боялась, он не хотел насильно. Не легко было, потому что интимную сторону любви он уже познал. Довольно сдержанно вел себя и потом, когда они наконец кое-как спелись. Погорячился пару раз в горах — в тех страшных горах, где наглость и физическая сила так и кричат о своем превосходстве над сдержанностью и мудростью. На короткое время — к счастью, на короткое! — поддался зову силы.

Чтобы неприятные, вернее сказать, непристойные мысли поскорее развеялись — как вонь от выкуренной рядом дешевой сигареты, — Алоизас ищет трубку. В последнее время балуется ею редко — врач-рентгенолог напугал.

Уминает табак большим пальцем. И пальцы словно не его, и трубка тоже. Раньше уже само ощущение полированного дерева, едва трубка укладывалась в ладонь, как в колыбель, настраивало на возвышенный лад. Аромат табака, не дыма, а табака, к которому еще не поднесена зажженная спичка, отгораживал от спешки, неудобств, от необходимости доказывать себе, что ты все еще порядочный человек. У него не было привычки жадно сосать мундштук из-за жгущего нутро желания забыться — для этого подходят дешевые сигареты, ломаешь одну за другой, пока не набьешь пепельницу ядовитыми, шипящими досадой окурками. Разжечь самолюбие, почувствовать себя выше обстоятельств, призвав на помощь не особенно живучий, лишь изредка вспыхивающий юмор, — вот что такое для него трубка, а не дрожь пальцев, не обжигающая горечь, будто крадешь удовольствие у самого себя. Теперь дым турецкого табака ест глаза, не шуточное дело — изумительный аромат, у знакомого моряка купил, — но хочется не выдыхать его, а выжечь что-то в себе. Не что-то — нежность к Лионгине. Нежность, которая подобна ране: едва затянется прозрачной кожицей, как неосторожным движением — да что там движением, мыслью! — рвешь ее. Кто она? Что в ней? Слабовольная, не верящая в свои силы. Трусиха, пугающаяся собственной тени. Дряхлого начальника, капризной матери, Гертруды — всех боится, однако если и треснет, словно внезапно согнутое деревце, то быстро выправится. Как после катастрофы в горах — в той беспощадной каменной пустыне. Бредила, израненная, изможденная, и снова ожила, будто затоптанная трава, поднятая дождем и солнцем. Солнца-то совсем мало получает. С утра до ночи занята: служба, мать, учеба, дом. Что ее поднимает? Что не дает усохнуть? Снующая меж людей, автомобилей и домов одинокая фигурка. Точка в бесконечности. Приходи скорее, Лина!..

Алоизас вздрагивает. Начинает сам с собой вслух разговаривать, вместо того чтобы по-мужски решительно действовать, там-тарарам, тарарам-там-там! Выбрасывает руки и хватает телефонную трубку, как ядовитую змею.

— Добрый вечер. Дежурный по институту? Прошу прощения, кончилась ли последняя лекция?

— Кончилась. Уже час, как кончилась.

— Что, в аудиториях ни живой души?

— Кое-кто еще есть. Ноги не держат. Посторожу, пока не протрезвятся.

— А нормальных людей нет?

— Умчались все с воплями. Меня, старую, тащили в снежки поиграть. Прыгали, как телята, вырвавшиеся из загона.