Поездка в Москву. Новейший Хлестаков

Но это было дело не легкое. Свистунский не только врал хорошо, но и был мастер увертываться… На мой вопрос, он внезапно ответил:

— Какая идея?… Разве она не ясна для тебя?

— А для тебя?

— Совершенно… Идея — дезинфекции! — отвечал он внезапно, как бы осененный свыше.

И затем он снова принялся болтать… Окончательно разнуздавшись, он, как Хлестаков, уже понес околесную — говорил о каких-то его собственных «задачах», о том, что если ему не повезет на службе, и если его не сделают посланником, то он попросит концессию на открытие кафе-шантанов, с целью разогнать эту «русскую хандру»… Наконец, он предложил и мне место.

— Послушай, в самом деле, хочешь?.. Место тысячи на три пока… Нам нужны люди… Порядочные люди…

Теперь, по его словам, многие занятия, прежде щекотливые, поднялись в общем мнении.

— Не место ведь красит человека, а человек место! — как сказал недавно наш товарищ Миша Проходимцев, в обществе содействия распространения сочинений Баркова… И он оправдывает свое bon-mot. Хочешь, в самом деле?.. Я могу устроить, например, место по статистике… Я могу тебя взять в помощники… Ведь, ей-Богу, можно много добра сделать… Право — валяй. Напиши прежде серьезную статейку, дай мне, и я свезу Сереже Бабкину.

И Свистунский даже расчувствовался и прослезился.

— Ну что ты теперь?.. Пишешь там, где-то… Захоти я, например, и тебя тю-тю!.. Напишу в статистическом докладе, что от твоих статей в полтавской губернии появился жучок… — И он разразился веселым смехом…

— Ты ведь все врешь, Свистунский!

— Врешь!? Нет, не вру… Ну, положим, немножко и совру — русский человек любит соврать, так от этого мой совет не теряет цены… А если ты сомневаешься в моей командировке — на, смотри!

И он раскрыл бумажник, полный новеньких сотенных бумажек…

— Приедем в Москву — вспомним старину!

Его бесшабашное бахвальство начинало надоедать, да и он, кажется, сам устал, так что я был рад, когда он перешел к воспоминаниям о товарищах. Мы вместе с ним перебирали многих, и оказалось, что некоторые из них успели в жизни. Особенно восторгался Свистунский Мишей Проходимцевым…

— Помнишь, всегда был пройдохой этот Миша! Бывало, генерал Раков с свойственной ему веселостью говорил:- «Господа, закройте все отверстия — Проходимцев идет»… А он и ухом не вел… Я в те времена в Сиаме устав писал и шиш получил, а он — поди ты — выдумал какие-то, говорят, пули, бьющие на сто верст и через пятнадцать-то лет — в ходу! Но доброта в нем осталась… Он по-прежнему с товарищами хорош… Ну, и врет же!..

«Однако не больше тебя!» невольно пронеслось в голове.

— Ha-днях еще я был у него, обедал… Он мне и говорит: «Ваня! Ты мастер писать под разные руки, напиши несколько писем, что лучше меня нет на свете начальника» — Зачем тебе? — Нужно. — Скажи зачем? — Нужно, говорит, а я зато не забуду твоей услуги. — Да ты бы в газеты от себя послал… — Посылал, но не все печатают… Кроме «Моск. Вед.», ни одна… Да «Моск. Ведомостям» не всегда верят. Думаю, отчего по дружбе не сделать человеку услуги, написал и принес ему. — Спасибо, говорит, брат, удружил…

— Зачем же ему были эти письма?

— Зачем?.. Ах, ты простофиля!.. Зачем?.. Ты у Мишки-то спроси зачем… Он объяснит. Он, не будь дурак, да эти письма нечаянно оброни во время доклада у графа. Граф мнителен. — «Это что такое?». А Миша сконфузился — помнишь как он у нас драматическое искусство любил?.. Граф, начальник-то его, видя, что Миша жмется, повторил: «Это что такое?» — Ну, в конце-концов сцена при бенгальском освещении. С тех пор граф думает, что без Миши пропадет департамент. Вот тебе и Миша! Мы вместе с ним тон даем!.. Мы считаемся первыми чиновниками! А ведь он, если правду сказать, и недалек, да и скот порядочный!

Я прилег и притворился спящим. Скоро Свистунский смолк и быстро заснул. Тогда я выбрался из купэ и пересел в свой вагон…

Москва была близко. В вагоне начались приготовления, обычные перед концом путешествия. Убирались подушки, мешки, картонки… Спрашивали друг у друга об разных московских адресах. Толстая старушка уже болтала с какой-то дамой и снова рассказывала о «прелестных» генералах и «прелестных» людях. Дама, по счастию, не спрашивала старушку, зачем она ездила в Петербург, как сосед — сухощавый землевладелец и отставной моряк, который теперь рассказывал «форменной фуражке» о своем путешествии на шлюпе «Верном» в 1827 году в Средиземное море и пояснял, почему прежде матросы были молодцы, а теперь — нет… При этом он давал подробные разъяснения насчет линьков и иных поощрений… Я думал, что Свистунский уже забыл обо мне, как вдруг двери вагона отворились, он вошел и стал упрекать, что я поступил не по-товарищески.

— Непременно в Москве остановимся вместе! — приставал он. — Там я тебя познакомлю с такой барынькой…

Он щелкнул только языком…

— Кроме того, если хочешь, познакомлю с Катковым… Хочешь! — не унимался он.

Мы подъезжаем к Москве… По счастью, Свистунский снова ушел к себе в купэ и, когда поезд остановился, я поспешно вышел на платформу и уселся в карету Лоскутной гостиницы.

IV