Поездка в Москву. Новейший Хлестаков

«Покинутое дитя, несчастный плод преступления или нищеты, имеет полное право на сострадание со стороны своего собрата — человека. Потому каждый, нашедший младенца у дверей мечети, дома, купальни, на улице, или где бы то ни было, обязан оказать ему всевозможную помощь. Найденное дитя должно быть свободным от рабства, если б имело родителями даже рабов. Принявший на воспитание найденного младенца считается его приемным отцом. Он обязан ему все дать, без всяких корыстных видов, а также возвратить его по востребованию родителей, представивших надлежащие доказательства их прав на ребенка. Приемный отец обязан научить найденное дитя такому ремеслу, которое доставляло бы ему средства существования. Если никто не принимает найденыша на воспитание, то он должен быть воспитан на счет государства».

Но гуманнее всего относительно детей, законы у евреев. По объяснению Талмуда «все незаконнорожденные дети, хотя бы от публичной женщины, имеют право наследовать отцу и считаются законными».

Говорят, что «вопрос» о «незаконнорожденных» рассматривается в наших государственных учреждениях. По крайней мере, об этом давно ходили слухи в печати, но пока еще даже слово «незаконнорожденный» употребляется в, нашем официальном языке.

XI

Судьба, видно, судила мне, в последние дни моего пребывания в Москве, еще раз встретиться с моим спутником на железной дороге — Свистунским. Он, как оказалось, застрял в Москве долее предположенного по маршруту времени, изучая, как видно, не столько московских жителей, сколько кулинарное искусство московских поваров и достоинства завтраков и обедов, которые давали ему наивные люди, обманутые, конечно, его враньем о данной будто бы ему миссии и о его близости со всеми людьми, от которых, будто бы, зависит торговля, промышленность, пошлины, словом — чуть ли не благоустройство империи.

Москва, не смотря на свой почтенный возраст и, если верить г. Каткову, даже «умственную зрелость», признаться, довольно-таки еще легковерная старушка, охотно готовая не только торжественно принять, накормить до отвала, но и поверить всякому приезжему «генералу», хотя бы этим «в некотором роде генералом» и был неподражаемый Свистунский. Если принять при этом в соображение его необыкновенную способность врать, не останавливаясь, коли нужно, в течении 24-х часов кряду, прелесть московских завтраков и обедов и обилие вина, что всегда возбуждает красноречие, и, наконец, внимание, с каким чествовавшие купцы-москвичи слушали невозможное «блягерство» этого «почетного гостя», то не трудно понять, почему мой бывший товарищ застрял в Москве и восхищал своими речами наивных москвичей.

Признаться, я, было, и забыл совсем о Свистунском (его речи в газетах не печатались) когда сидел однажды в «Эрмитаже» за чашкой кофе после обеда, как вдруг из соседней комнаты до меня долетело громозвучное «ура», и вслед затем я услышал знакомый, крикливый голос моего товарища…

«Это он!» пронеслось в моей голове, я поспешил расплатиться и собирался уже уходить, как в коридоре совершенно неожиданно столкнулся с ним лицом к лицу. Он был торжествен, возбужден и несколько пьян, во фраке со звездой Льва и Солнца и какими-то сиамскими орденами, полученными им во время пребывания в этой далекой стране…

— А, вот неожиданная встреча! — воскликнул он, бросаясь ко мне. — Нет, так нельзя… Пойдем, пойдем к нам!.. Ты увидишь!

И с этими словами он чуть ли не насильно втащил меня в отдельную залу «Эрмитажа», где за большим столом сидели незнакомые, сияющие лица господ во фраках с большими медалями на шеях. Не успел я еще осмотреться, как Свистунский уже говорил:

— Господа! позвольте вам представить моего друга… литератора…

И, затем, обращаясь ко мне:

— Я удостоился чести… Достоуважаемые мои друзья, представители Москвы, именитые граждане, в моем скромном лице, желали, так сказать, почтить представителя администрации, не жалеющей трудов… Я очень рад…