Поездка в Москву. Новейший Хлестаков

— Да, по делам… хлопотать об…

На её губах висело, очевидно, имя, по, взглянув на собеседника, она остановилась на мгновение и прибавила:

— Об имении… У меня процесс!..

С этими словами она торопливо вынула из кармана флакон с солями, понюхала, жалуясь на духоту в вагоне и головную боль, и, отвернувшись, приникла к углу и закрыла глаза. Мне было видно, как крупные слезы одна за другой медленно капали на подушку.

Сухощавый землевладелец клевал носом; сосед мой вышел на Ушанах, и диванчик остался в моем распоряжении, так что я мог протянуть занывшие ноги… Сзади меня, за спинкой дивана, где сидело купеческое семейство, время от времени возобновлялся диалог, в пол-голоса, но временами голоса возвышались.

— Есть чего жалеть… Нечего сказать!.. Демидов сад, Аркадия, Ливадия… Очень хорошие места для женатого человека! — говорил женский крикливый голос.

— Но не все же Аркадия… Исаакиевский собор, Казанский, Монетный двор. Вообще жизнь. А Самсон… Петергоф!? Парки!?

— Да разве ты в Казанском то был?.. (Голос понижается)

. А еще обещал тогда… Нет уж для вас кажется… (Опять шопот). И где ты вчера… В котором часу вернулся?..

Веселый мужской смех. Гневное женское восклицание: «Хороши братцы! Вместо того, чтоб»…

— Твой муж с Филиппо ужинал, а после…

— Они все врут… ей-Богу, врут… Послушай, Надя…

Ни звука.

— Наденька!.. Надечка!..

Голос переходит все диапазоны нежного тенора di gracia. Но примадонна не подает никакой реплики.

— На-дя… Ведь это, наконец, глупо!..

— Еще бы… (гневный ропот). А жена одна в номере… одна… Мало ли что могло случиться… Давно утреня отошла… а он…

— Однако… ты готова поверить всякой ерунде…

— В Москве… (быстрый шопот, очевидно, прокурорского характера). Тоже ерунда?..

Опять смех. Снова: «хороши, хороши братцы… Вместо того, чтобы остановить»…

— Ты закусить, Надя, не хочешь ли?

— Оставьте, пожалуйста… Я не могу есть!.. — продолжает она обидчиво.

— На вокзалах, Надя, все дрянь и дорого… За какую-нибудь вонючую котлетку — рубль!

— Какая экономия! — иронией звучит женский голос… Сколько-то мы в этом Петербурге денег оставили!

— А у нас тут сыр — одна слеза, икра, белорыбица провесная, колбаса… пирожки, цыплята… Я для тебя велел цыплят то, Наденька… Икра превосходная… По рублю семи гривен брал… Салфет… А рыбка!.. — продолжает голос, дрожащий алчностью разыгравшегося аппетита.

— «Взгляните тут, взгляните там!..» — напевают другие голоса — и что-нибудь скушаете, Надежда Ивановна… Открывай-ка, Федя, корзинку… Теперь время закусить… Завтракали то когда…

— Не хочу…

— Ну, для меня… Надежда Ивановна!.. Крылышко!

— Разве цыпленка… что ли, — манерничает женский голос. — А уж вы будьте спокойны… Я маменьке ужо в Моршанске скажу…

Но в гневном голосе пробивается миролюбивая нотка. Ясно, супружеский мир не за горами. Он в корзинке с провизией.

Поезд останавливается на пять минут у какой-то станции. Разговор затихает. Слышатся чавканье, подсасывание, бульбулькание жидкости и изредка восклицания: «Надя… рыбки… Надя, икорки… Надя, колбаски… Надя, стаканчик красненького!»…

Наденька не протестует, из чего я заключаю, что она уже в полном мире с мужем.

Мои соседи vis-à-vis дремлют. И у другого окна — купец, «заплативший деньги», слегка посвистывает, покачивая головой из стороны в сторону и временами задевая плечо «форменной фуражки». Одним из таких стремительных колебаний он так неловко зацепил соседа, что тот проснулся и довольно грубо отодвинул купца…

— Мы тоже деньги заплатили!.. — бормочет купец спросонья.

Я закрываю глаза и пробую заснуть, но уснуть не могу. Одуряющая духота гонит дремоту. Невольно поворачиваешься с боку на бок и не находишь места. Чавканье по соседству прекратилось.

— И чуть было я его долгогривого в Питере-то тогда не сволок в участок! — громко смеясь, говорит один из пировавших, тот самый, который нежно говорил: «Надя»…

— Что на них смотреть то! — Студенты!

— А-ах — что я вам скажу. Разреши только нам, Царь-батюшка!.. Разреши только!..

Опять голос понизился… А сон бежал от глаз… Кажется, и старушка не особенно хорошо спала. При последних громких словах она широко раскрыла глаза, испуганная…

Длинный свисток… Поезд подходил к станции, где можно было пообедать, и я вышел из вагона.

III