Поездка в Россию. 1925: Путевые очерки

Одно из первых впечатлений — в Вене нельзя не заметить сильного присутствия «идиш»-элемента. Эти люди, чьи деды ходили в кафтанах и по субботам зажигали семисвечные светильники, теперь пробились в первые ряды всех областей общественной жизни: торговли, искусства, печати и социалистического движения. Перебираясь через ущелья Карпат и создав торговый центр на окраине Восточной Европы, они теперь, с переменой конъюнктуры, спускаются на несколько сотен километров южнее и там затевают новые деловые и торговые операции. Они что-то бормочут на своем странном жаргоне и перебирают двумя пальцами завитки своих густых черных бород, а тем временем где-то далеко, от Кракова и Вильно до Салоник, Белграда и Вараждина, движутся вагоны, набитые их товарами.

Жилистый, неподдающийся характер сильной расы проявляется в этих болезненных, толстеньких и чахоточных, астматических и близоруких человечках с невероятной энергией самоутверждения. Их карьеры начинаются с торговли яйцами на берегах Дравы или содержания шинка где-нибудь в Загорье, а заканчиваются кожаными креслами венских картелей, виллами в Мерано и Ловране^[61], обзаведением ливрейной прислугой и получением дворянских титулов.

Теперь, с падением слабоумной испанской династии, сидевшей в Бурге^[62]

, евреи оставили идеологию Новары, Асперна, Эсслинга и Кустоццы^[63] и отказались от тактики борьбы за победу «плечом к плечу» с союзниками из Берлина. Не менее успешно они работают во вновь созданных периферийных государственных образованиях, демонстрируя уже не впервые в истории, что коммерческая прибыль — принцип, а государственный флаг — ерунда. Серьезная, интересная культурно-политическая проблема заключается вот в чем: как случилось, что эти пришельцы, явившиеся сюда два поколения назад из Галиции и закарпатских провинций, из Голландии, Испании и стран всего Средиземноморского бассейна, сумели наложить такой отпечаток на жизнь Вены, и почему они последние четыреста лет непрерывно перемещаются по Европе?

В Вене они создали австрийскую моду, австрийскую биржу, актерское и вообще театральное искусство, оркестры и газеты, точно так же как в Будапеште создали венгерскую биржу, журналистику и литературу. Они заправляют социальной политикой, они регулируют настроения улицы, держат в руках капитал и держатся на первом плане, как в загребском кафе «Корзо». (Этой проблемой, между прочим, занимался и Вейнингер^[64].) Как случается, что эти во всех отношениях способные израильские элементы непрерывно действуют в чуждой (в данном случае австрийской) среде, при этом не самовыражаясь, но приспосабливаясь к неким кажущимся реальностям (какой был австрийский государственный организм)? Это можно объяснить только экономическими причинами и больше никакими. И вот еще важный вопрос: что получится из Австрии, если экономический центр будет поэтапно перемещаться в чуждую, инородную среду? Ведь австрийский элемент, так называемые настоящие австрийцы, почти не проявляет себя. Эти жалкие уроженцы Штирии служат священниками, почтальонами, чиновниками, дворниками, стражами порядка, кухарками. Они не издают никаких литературных газет, выставки организуют плохие, у них нет ни программ, ни знамени, ни лозунгов, ни движений, ничего. На каждом шагу печальная пустота. Имперский город Вена, если смотреть на него через монокль какого-нибудь последнего аристократа голубых кровей, не выговаривающего букву «р» (что столь очаровательно звучит по-французски), представляет печальную декадентскую картину, полную реминисценций о старых, дивных, идиллических временах. С точки зрения работника, раба — это город париев. Беспомощно бьющихся в безысходности: что предпринять, как выйти из положения?

Итак, звенят трамваи, шуршат автомобили, мелькают огни набережных, а в центре города стоят чистенькие, побеленные двухэтажные особняки с прекрасными декоративными порталами, похожими на кулисы, и здесь время остановилось, как в Дубровнике (так выразился бы сиятельный граф Иво Войнович^[65]

).

Кажется, вот-вот из окна такого особняка выглянет какой-нибудь аристократ в напудренном парике и отдаст приказ патрулю, чьи кони бешено бьют копытами невдалеке. Всадники бросятся в седла и помчатся за пределы крепостных стен, куда-нибудь к венгерской границе (это уже мотив из произведений Марии Юрич-Загорки^[66]). Откуда-то доносится шум фонтана, журчащего музыкально, как на юге, а на маленькой площади перед старинной церковью стоят рождественские елки. Зеленые, душистые. Счастливого Рождества!

II

Нелегко писать о своих скромных впечатлениях после таких знаменитых путешественников, как Црнянски, Бегович, да и Винавер^[67], да еще о таком известном и неоднократно описанном городе, как Вена. Особенно последние итальянские письма Милана Беговича были такими роскошными, просто тициановскими, что я, в силу своей природной стыдливости, просто не знаю, с чего начать свои недостойные заметки. Без красок, без палитры, без любовных похождений, без исторической ретроспективы от Ренессанса до барокко.