Поэзия Бориса Пастернака

В «Сестре моей - жизни» пространство подвижно и многомерно. Нынче модно говорить о «художественном пространстве» и «художественном времени», соотнося их с новейшими научно-философскими теориями. Думается, что Эйнштейн тут в общем-то ни при чем: в поэзии «эйнштейновское» пространство было всегда. Это пространство, смещенное чувством, лирическое пространство, оно естественно, без особых на то теорий, вступает в «непривычные» отношения со временем. Пастернак дает на этот счет неисчерпаемый материал.

У него пространство легко «обгоняет» время:

Мой поезд только тронулся,

Еще вокзал, Москва, Плясали в кольцах, в конусах

По насыпи, по рвам.

А уж гудели кобзами

Колодцы, и, пылясь. Скрипели, бились об землю

Скирды и тополя.

(«Образец»)

Или, наоборот, оно «обратно» по отношению ко времени (пространство воспоминания, ревности, тоски по оставленному):

Возможно ль? Этот полдень Сейчас, южней губернией, Не сир, не бос. не голоден, Блаженствует, соперник?

Возможно ль? Те вот ивы - Их гонят с рельс шлагбаумами - Бегут в объятья дива. Обращены на взбалмошность?

Перенесутся за ночь, С крыльца вдохнут эссенции И бросятся хозяйничать Порывом полотенец?

(*Как усыпительна жизнь.'..»)

Прекрасна эта поэтическая дерзость, когда силой ревнивого чувства само пространство превращено в соперника. Но она вдвойне прекрасна потому, что этот мотив основан на реальных ощущениях езды. Герой едет от любимой- Деревья за окнами вагона «бегут назад» (к ней!), они как бы проделывают путь, обратный тому, что уже совершен героем в течение суток езды после расставания. Значит, завтра («перенесутся за ночь...») они будут там, «южней губернией», их завтра - то же, что его вчера. Их ждет встреча, тогда как он тоскует по оставленному.

Однако пространство и время у Пастернака не только «смещаются чувством» - они сливаются в мысли о вечном. Но и здесь поэзия Пастернака чужда метафизической утяжеленности, умозрительности, он и в вечное входит легко, будто бы даже ненароком. Мыслимое «пространство-время» его стихов - область общефилософской проблематики - мало похоже на пугающую недоступную вершину, во всяком случае восхождение на нее не требует от поэта самоотказа или аскетизма, забвения всего близлежащего.

Есть в «Сестре» стихотворение, непритязательно озаглавленное «Уроки английского», с той же внутренней композицией, открытой настежь - миру, природе. Используя мотивы шекспировских трагедий, Пастернак запечатлел в нем трагический и торжественный момент, когда от человека уходит суетность желаний, включая вчера еще самое важное - любовь, когда душа открывается целому творению и проникается вечностью.

Когда случилось петь Дездемоне,- А жить так мало оставалось,- Не по любви, своей звезде, она,- По иве, иве разрыдалась.

Когда случилось петь Дездемоне И голос завела, крепясь, Про черный день чернейший демон ей Псалом плакучих русл припас.

Когда случилось петь Офелии,- А жить так мало оставалось,- Всю сушь души взмело и свеяло, Как в бурю стебли с сеновала.

Когда случилось петь Офелии,- А горечь грез осточертела,- С какими канула трофеями? С охапкой верб и чистотела.

Дав страсти с плеч отлечь, как рубищу, Входили с сердца замираньем В бассейн вселенной, стан свой любящий Обдать и оглушить мирами. у

Сколько написано о подобных озарениях! Поэты-романтики не прочь продлить их на всю жизнь, отождествив величие предсмертного мига с творчеством или даже со всей своей судьбой.

У Цве1аевой - в «Поэме конца»:

Мчащийся простолюдин Локтем - в бок. Преувеличенно нуден Взвыл гудок.

Взвыл, как собака взвизгнул, Длился, злясь. (Преувеличенность жизни В смертный час.)

То, что вчера - по пояс, Вдруг - до звезд. (Преувеличенно - то есть: Во весь рост.)

Исключительная ситуация оказывается, по существу, типической, как бы опрокидываясь на прежнюю жизнь. Именно так, «во весь рост» (для нее - «нормальный»!) Цветаева стремилась стоять всегда, и «во весь рост» она видела жизнь.

У Пастернака - иной акцент. Стихотворение-о переходе в новое состояние духа; идея последнего откровения, приобщения к природе и к вечности не снимает щемящего мотива прощания с жизнью, наоборот - благословляет жизнь. Нарастает мотив переоценки жизни и освобождения от ее бремени. Казалось бы, в концовке и должен торжествовать некий духовный абсолют, «очищенный», по принципу романтического противоположения, от последней примеси бренного, чувственного, преходящего. А у Пастернака именно концовка концентрирует весь вкус жизни-в традиционном, чувственном образе купальщицы. Не знаешь, чему здесь больше удивляться - величию и простору мысли или этому тонкому, трепетному образу.

Прочитаем еще раз последнюю строфу. Вдохнем ее простора, почувствуем трагически-высокий полет духа, охватившего мироздание и потрясенного его величием: