Поэзия мифа и проза истории

Именно понимание огромной дистанции, отделяющей фиктивную историю, к которой сводится содержание больших эпических поэм типа «Илиады» и «Одиссеи», от подлинной истории той или иной страны или народа, а вовсе не слепое упрямство, соображения престижа и инерция мысли вынудили в свое время многих видных филологов и историков скептически отнестись к сенсационным открытиям Шлимана и его попыткам сопоставления открытой им древней цитадели с «городом царя Приама», изображенным Гомером. «Хвалы, которыми мир почтил первооткрывателя Трои, немногого стоят. Конечно, простительно, что масса, неспособная понять сущность исторической науки, воспринимает, реальное сокровище как доказательство реальности гомеровского повествования. Никогда не умрут люди, которые будут вычерчивать на карте маршрут смертельного бега Гектора и сохранят веру в Гиссарлык как в подлинную гомеровскую Трою» — так откликнулся на переворот, совершенный Шлиманом в эгейской археологии, крупнейший немецкий филолог-классик У. Виламовиц фон Меллендорф. Такого рода выпады в адрес великого археолога и его адептов нельзя, как это нередко делается, считать абсолютно беспочвенными и несправедливыми, а в его «гонителях» специалистах-филологах вроде того же Виламовица — не следует видеть просто ученых рутинеров, душителей всего нового и передового в науке.

Все дело в том, что эти «рутинеры» хорошо видели чрезвычайную сложность и запутанность той сугубо источниковедческой проблемы, которую заключал в себе так называемый гомеровский вопрос, то есть вопрос о происхождении, характере и структуре самих приписываемых Гомеру поэм. К тому моменту, когда начались раскопки на Гиссарлыке, этот вопрос вопросов классической филологии успел пройти долгий путь развития, и в европейской науке окончательно утвердился взгляд на автора (или, может быть, авторов) «Илиады» и «Одиссеи» как на наследника древней поэтической традиции, уходящей своими корнями в самое отдаленное прошлое греческого народа. Почти все филологи, занимавшиеся гомеровской проблемой, независимо от их деления на два враждебных лагеря — «разделителей» и «унитариев», сходились в том, что в течение целого ряда столетий сказания о Троянской войне и связанных с нею событиях передавались изустно от одного поколения певцов-аэдов к другому, так как Греция не знала никакой письменности вплоть до начала эпохи Великой колонизации, то есть VIII века до н. э. Заметим, что этот важнейший тезис гомероведения XIX–XX веков не был опровергнут также и после того, как была открыта и дешифрована слоговая письменность крито-микенской эпохи. После того как удалось прочитать первые таблички микенских дворцовых архивов, стало ясно, что эта древнейшая форма письменности была предназначена в основном для ведения счетных записей в дворцовом хозяйстве. К тому же она, как об этом уже было сказано, исчезла вместе с самой микенской цивилизацией еще в конце XIII века или же, самое позднее, в XII веке до н. э., после чего в истории Греции наступила бесписьменная эпоха, продолжавшаяся, по меньшей мере, три столетия — с XI по IX век (ни одной надписи, которую можно было бы отнести к этим темным векам, наука пока не знает).

В таких условиях возможность передачи даже самых элементарных исторических сведений остается весьма ограниченной. Конкретные исторические события обычно надолго задерживаются лишь в памяти непосредственных участников и очевидцев. Когда это поколение свидетелей вымирает, весь накопленный запас исторической информации немедленно становится добычей досужих рассказчиков, которые начинают старательно «улучшать» и «исправлять» на свой вкус все то, что им удалось узнать от предков. Такое стремление во что бы то ни стало «улучшить» исторический факт, поскольку сам по себе он кажется слишком простым и неинтересным, недостойным внимания слушателей, особенно характерно для рассказчиков-профессионалов, таких, как народные певцы и сказители, претворяющие живую историю в миф, эпос или сагу или, говоря иначе, растворяющие его в свободно льющемся потоке фольклорного творчества.