Поэзия рабочего удара (сборник)

– «…Мастер Малецкий обратил внимание на изгибы поручней во время катастрофы с Прохоровым и предлагает управлению систему гнущихся поручней». Да, да… – забрызгал слюной Малецкий, – я предлагаю поручни с пружинами: им не страшен никакой удар.

Начальник просиял и, видимо, отдыхал душою на светлом явлении жизни.

– Слушайте, Малецкий, вам не место здесь. Я вас буду рекомендовать в лабораторию изобретений. Вы себя здесь зарываете.

И сквозь дым папиросы он мечтательно-протяжно командовал конторщику:

– Представить на повышение. Ну, все?

– Никак нет. Еще есть.

– Ну, да что там?

– Слесарь Васин ездил по двору безо всякой на то надобности.

– Выговор и двухнедельное предупреждение, – уже совсем не задумываясь, диктовал начальник конторщику.

Загудел гудок, и черная толпа снялась и тронулась из трамвайных сараев.

– Ну, как у вас подъемки вагонов? – на ходу спрашивал начальник мастера.

Малецкий захлебывался от удовольствия и докладывал:

– Мы добились того, что при меньшем составе рабочих поднимаем вагонов в четыре раза больше, чем прежде.

– Да, вот это система учета. Она великолепна.

– Да, да. Это научно, это экспериментально, – вставлял подходивший студент. – Знаете, это почти по Тейлору.

– Слушайте, Малецкий, у вас великолепное техническое чутье. Вы какое получили образование? – спрашивал начальник.

VI

Толпа рабочих задержалась на дворе. А сторож урезонивал ее: «Господа, проходите, не задерживайтесь. Вы, вестимо, что за товарища, а нас штрафуют».

Начальник издали смотрел на черную толпу людей и рассеянно обратился к Малецкому:

– А все-таки этот случай…

И не докончил фразы. Задумался.

Малецкий сочувствовал этому навернувшемуся раздумью начальника и просил:

– Передайте «от лица, пожелавшего остаться неизвестным».

– Догадаются, догадаются все же… – льстил самолюбию начальника Малецкий.

– Ну пусть, пусть, – вздыхал начальник. – Я ведь в конце концов скрывать не буду: всякое несчастие меня трогает.

VII

День улыбался, день стоял, день бурлил весенним молодым задором.

Земля наряжалась. В воздухе слышны были песни, кверху поднимались молодые земные гулы, с неба лилось торжество, миллионы быстрых лучей новой верхней радостью венчали землю.

В душных клетках-корпусах, как всегда закованные на всю жизнь нуждой и заботой, тянули трудовую повинность рабочие.

А в верхних этажах жизни послышался говор о природе, здоровье, радости, игре и красоте.

– Да, да… – говорил начальник.

– Надо бы как-нибудь…

– Чего?

– А эту… ее-то…

– Кого?

– А эту… сожительницу… устроить… убитого-то сожительницу…

– Слушайте, да мы же можем ей действительно многое посоветовать и помочь.

И начальник энергично нажал кнопку.

Вбежал швейцар.

– Федор, вы не слыхали о сожительнице Прохорова, убитого?

– Так точно. Только что он не женатый, извините, он, живши с «самой»…

– Я спрашиваю: где она?

– В «Листке» еще было прописано: так что бросившись самовольно под поезд.

– Что?! Покончила с собой?

– То есть, ваше высокородие, поезд по ней прошедши.

– Да что же это она?

– А по глупости, ваше высокородие. Дело, конечно, женское.

– А ребенок?

– И ребенок погиб, при ей бывши.

Была минута молчания, и как будто преклонение перед горем побеждало не одну черствую душу, но начальник уже справился и наставлял швейцара:

– Не «при ей» надо говорить, а «при ней». Ступай.

От ворот доносились крики сторожа к вагоновожатым:

– Пропуск! Предъявляй пропуск!

Начальник мягко улыбался этому порядку, и на минуту в душе его опять пронеслась легкая радость удовлетворения.

VIII

– Это что же? – вдруг спросил студент, заслышав в коридоре страшный шум.

– А?! – вскочил, прислушиваясь, начальник.

– Возня в коридоре, Василий Иванович…

– Драка…

– Вр-решь! – слышалось из коридора. – Не такие цепи рвали.

Это Минаев проталкивал стену из трех швейцаров, загородивших ему дорогу в кабинет начальника.

Начальник вскочил, отворил дверь:

– Что тут такое?

Швейцары несколько отступили, чтобы объяснить начальнику, в чем дело, но Минаев рванулся через ослабевшую живую цепь людей и ринулся прямо в кабинет.

Начальник попятился в кабинет и рухнул в мягкое кресло.

Минаев, покрывая весь шум своим сухим голосом, спросил начальника:

– Глядеть в глаза можешь?

Начальник чуть разогнулся за креслом и хотел что-то сказать, но Минаев еще раз ударил своими краткими прикованными словами:

– В глаза. Прямо. Не моргай.

– В-вы… успокойтесь… – ежился начальник.

– Я спокоен. Я свободен. А ты, брат, не уснешь…

Тут неистово задребезжал телефонный звонок, и начальник, обрадовавшись законному предлогу, кинулся к будке, которая была рядом с креслом.

Начальник надрывался, он как-то азартно ел воздух словами в телефон.

– Нет, нет! – кричал он. – Даже больше! Я долго терпел, но теперь скажу: надо улучшить их положение. Наградные к пасхе надо увеличить.

Минаев то слушал этот разговор, то придвигался к окну и нервно наблюдал за какой-то новой жизнью на дворе парка.

А начальник кричал в телефонную трубку: «Нет, нет! Я не могу ручаться, не могу, – я по опыту знаю, что могут быть неожиданности».

И потом, после сухого скрипа ответных фраз, он облегченно заключал:

– Ну вот великолепно, великолепно. Благодарю вас.