Погадай на дальнюю дорогу

– Твоими молитвами.

– Эхма, грехи наши тяжкие... – Городовой поставил на стойку пустую стопку, обстоятельно вытер мокрые от дождя и водки усы. Не спеша произнес: – А ведь мне тебя взять велено, Семен.

– Ну так бери, – усмехнулся Паровоз. На его лице блуждала странная улыбка, глаза то шарили по трактиру, то устремлялись к окну. Спирька у двери напряженно следил за этим взглядом, надеясь уловить хоть какой-то знак, но Паровоз – нарочно ли, нечаянно ли – не замечал его.

– Да ты уж лучше сам поди, – спокойно сказал городовой, подцепляя из миски на стойке соленый огурец. Паровоз обернулся, поглядел на него, посоветовал:

– Лист сними, заглотишь. – И, подождав, пока Федот Иваныч снимет с огурца прилипший смородиновый лист, сказал: – Обожди, чаю хочу. Кузьмич, тащи чайник.

– И мне тож, – в спину хозяину велел городовой.

Вздыхающий Кузьмич принес два исходящих паром чайника, стаканы, Паровоз спросил еще и сахару. Около получаса городовой и вор молча пили чай каждый в своем углу, не глядя друг на друга. Спирька, сидящий у порога, словно обратился в изваяние и лишь время от времени громко икал. Кузьмич надел треснувшие очки, снова взял газету и, казалось, углубился в чтение. Скрипнула дверь, в трактир заглянули два оборванца, настороженно посмотрели на сгорбившегося за столом Паровоза, на огромную фигуру городового и молча, быстро вышли вон.

Паровоз втянул в себя последний глоток чая, перевернул стакан, взъерошил обеими руками волосы. Посмотрел на ходики в углу. Встал, потянулся и обернулся к городовому.

– А черт с тобой, Иваныч, веди. Надоели вы мне все.

Федот Иваныч встал. Подойдя к вору, сочувственно сказал:

– Да не убивайся ты за ей, Семен. Бабьё – оно и есть бабьё, ветер под хвостом свищет. Тем боле цыганка. Ничего, кроме золота, в уме не держится.

– Все-то ты знаешь, Иваныч. – Паровоз устало улыбнулся, потер глаза, и сразу стало заметно, что он не спал несколько ночей подряд. – Я так думаю, что ты нечистая сила все-таки.

– Ты бреши, да не забрехивайся... – полусердито проворчал городовой.

– А что? – Семен пошел к двери. – Ведь, гляди, что выходит: в доме – домовой, в воде – водяной, а в городе кто? Городовой! Нечистая сила и есть.

– Все бы тебе шутить, чертушка. Ну, пошли, что ль?

– Пошли, не то... – Семен оглянулся с порога, снова посмотрел на Спирьку, на Кузьмича, на проснувшуюся и тупо трясущую головой старую нищенку. – Ладно уж... схожу гляну, что это за город Нерчинск. Вязать-то будешь, Иваныч?

– Нужен ты мне – вязать тебя... Трогай помаленьку.

Паровоз вышел первым, городовой – за ним. Дверь захлопнулась. Спирька и Кузьмич ошалело смотрели друг на друга. Слышно было, как за окном Паровоз запел: «Гулял, гулял мальчонка, гулял я в городах...» Вскоре стихла и песня.

– Ну, и дела! – Крякнув, Кузьмич вышел из-за стойки собрать со столов стаканы и чайники. – Вот тебе и фартовый... Вот тебе и пуля не берет.

– Пуля его правда не возьмет, – убежденно сказал Спирька, вставая и перебираясь за стол, за которым сидел Паровоз. – Вот душу положу, если Семен Перфильич при первом же случае не подорвет. ^[59]Месяца не пройдет, опять в Москву прихряет и на Хитровке утвердится. Не для таковских каторга заведена.

– Ну, дай боже... Чаю тебе дать?

– Давай. Да не тащи чайник-то, стакан налей.

Кузьмич уже выносил из-за стойки дымящийся стакан для Спирьки, когда дверь трактира с пронзительным визгом распахнулась и внутрь, растрепанная, запыхавшаяся, влетела Маргитка. Увидев приподнявшегося навстречу Спирьку, она хрипло спросила:

– Где?..

– Здрасти, откровение небесное... Ты бы еще к зиме схватилась! – возмущенно сказал мальчишка. – Тебе же человеческим языком было прописано: с полудня до пятого часу. А сичас скольки? Дура цыганская! Из-за тебя Семен Перфильич погоревши! Забрали сокола твоего тока что!

– Куда забрали? – прошептала она.

– К генерал-губернатору на кофей! – съехидничал Спирька. – Куда нашего брата забирают, не знашь, что ли? А они тебя, промежду прочим, до последнего мига ожидамши тутова! Какого черта лысого... – Он осекся, потому что Маргитка как подкошенная рухнула на табуретку, уронила голову на руки и завыла так, что из-за стойки испуганно выскочил Кузьмич.

– Девонька, ты что ж это? Да не сокрушайся ты так за ним, чертом... Да что ж ты, как по мертвому-то, хосподи?

– Да совсем и не долго они в отсутствии будут! – вторил ему Спирька, азартно брызгая Маргитке в лицо остывшим чаем. – Ты что, Паровоза не знаешь? Скоро возвернется к тебе, родимый!

– Скоро – это когда? – давясь рыданиями, спросила Маргитка.

– Да, думаю, в осенях уж получим...

– В осенях?! – Маргитка хрипло рассмеялась сквозь слезы, отбросила с лица волосы, встала. Не переставая смеяться, сдавленно выговорила:

– Нет, чаворо... Мне до осени ждать недосуг.

Шатаясь, как пьяная, она пошла к двери. Спирька, глядя ей вслед, озадаченно пробормотал:

– Ну, дела... Ума решилась. Эй! Машка! Постой! Подожди, я хоть извозчика тебе словлю!