Погост

Настолько, сука, что он не мог сделать шага по квартире без ее ведома. Она слышала все, включая бульканье наливаемого в эмалированную кружку пива, звон очередной бутылки водки, занимавшей свое место в батарее пустых пузырей, заполонившей уже процентов двадцать полезной площади кухни.

– Виталик? Виталик! Ты где?

Чего тебе, блядь?! Когда угомонишься?! Когда перестанешь донимать меня?! Когда опухоль твоего ебаного мозга отключит твои речевые и слуховые аппараты?! Отпусти меня, тварь! На волю! В пампасы!

Коротаев встал. Толкнул в дверь в спальню.

– Что, любимая? Я здесь…

Любимая… Лжец. Пиздабол. Никого не обманешь своим елейным голоском. Любимой она была… Дай Бог памяти… Ну, года этак два назад. Стройняшка, с длиннющими ногами, классной фигурой, задорной улыбкой и короткой, ассиметричной, идеально уложенной прической. Чего уж там! В те благословенные времена и он сам выглядел гораздо лучше, чем сейчас. Много работал. Получал приличные гонорары за статьи, в которых описывал всю никчемность и убогость белорусских властей. Клеймил позором толстозадых системных иуд. Слыл борцом за справедливость и получал не только деньги, но и несказанное удовольствие. Собирался даже замахнуться на роман. А потом все, ебана жизнь, все рухнуло. Светка стала обузой, тяжеленным жерновом на его бедной шее. И он, как последний гандон, желал своей любимой смерти. А может правильно делал? Смерть смерти – рознь. В нашем случае она – избавление. Благословение свыше. Там ведь ей будет лучше. А к нему, наконец, вернется… Что? Что вернется? Не пизди сам себе, дорогой Виталик. Нечему возвращаться. Неудачником ты был всегда. Неудачником сдохнешь. Болезнь Светки просто расставила все по своим местам. Говно останется говном, даже если намазать его слоем меда. Нечего валить с больной головы на здоровую. Ты, Коротаев, сам внушил себе, что являешься гением, а Светка поддерживала эту дурацкую иллюзию. Была подпоркой для ветхого плетня. Когда подпорка сломалась, плетень рухнул. Пиздец на холодец.

Коротаев присел на край кровати. Скорчил сочувственно-заботливую гримасу.

– Света?

– Пить…

– Сейчас. Секундочку.

Он потянулся к чашке и графину, который стояли на прикроватной тумбочке.

Блядство. Чем здесь так воняет? Смесь из ароматов мочи, пота, грязных простыней и лекарств заставила Виталия поморщиться. Он наполнил чашку, поднес ко рту жены. Жены? Существа. С растрескавшимися, бледными, как сырые котлеты губами. Впалыми щеками и острым, как наконечник копья, носом. Глазами, которые выглядывали из темных ямок, как снайперы из амбразур. Тонкими, как веревки, руками. Выпирающими, грозящими проткнуть кожу, ключицами.

Света, не отрывая голову от подушки, сделала несколько глотков. Причем большая часть воды попала не в рот, а на подбородок и грудь. Виталию пришлось вооружиться полотенцем.

– Ты напилась? Или еще хочешь?

Жена не ответила. Глаза ее были закрыты.

Отлично. Уснула. Не придется корчить из себя первоклассную сиделку. Не придется делать вид, что сочувствуешь. Все. Уходим. По-английски. Стоп-стоп. Поцеловать. Так поступают приличные мужья. Если она прикидывается спящей, будет знать, что он ее… Любит, сильно сказано. Жалеет и заботится. Итак, чмокнуть в щеку. Не в губы. Только не в губы. Однажды он сделал это и охуел от запаха изо рта своей боевой подруги. Настоящая выгребная яма. Так, должно быть, пахнет рак. Пиздежь, что он не имеет запаха и цвета. Цвет его желтый. А запах… Словарного запаса не хватит, чтобы его описать.

Виталик коснулся губами горячей щеки, встал и на цыпочках двинулся к двери. Он уже взялся за ручку, когда…

– Съебываешься, говнодав?!

Слово, произнесенное чужим, скрипучим, как несмазанное колесо телеги, голосом, прозвучал как выстрел. Выстрел в спину.

Начинается. Снова заскок. Докторша объясняла это скачком внутричерепного давления, вызванного опухолью. А он подобрал более точное определение. Заскок. Света никогда не ругалась матом. Критиковала мужа за использование того, что он называл ненормативной лексикой. А во время своих заскоков ругалась, как сапожник. Такими словами, что у видавшего виды Виталика шарики заходили за ролики и шуба заворачивалась. Вот опять…

– Думаешь, я не знаю, что творится в твоей долбаной голове, сучонок?! Хоронишь меня заживо, ебаный петух?! Я читаю твои мысли, козлоеб. Когда моя пизда еще функционировала, я была нужна. А теперь, выблядок, я уже не при делах?!

– Пошла на хуй! – не сдержался Виталик.

Он понимал, что говорит не со Светой, а с ее болезнью, но ничего не мог поделать с собой.

Жена нашла в себе силы привстать. Глаза ее сверкали. Губы кривила жуткая пародия на улыбку. Мокрые от пота, жидкие и какие-то бесцветные волосы облепили череп. Она вытянула в сторону мужа тонкую, как сухая ветка, руку, Пошевелила пальцами так, словно в них не было суставов.

– Я заберу тебя с собой, хуесос!

– Пошла на…

– В аду жарко. Ох, как жарко. Уж я-то знаю. Когда засыпаю, сразу попадаю на экскурсию по преисподней. Твоя кровь, бля буду, закипит. Ха-ха-ха! Закипит и польется через все дыры… Ха…