Погружение (СИ)

Кричу девчонок сбоку. Мне кидают дорогу. Ловлю на нашудеревянную щепу-удочку. У них такая же. На конец надевается мячик из хлеба, запаянный в пакет. К мячику тонкаяверевка крепится. И палкой этот мячик кидается вбок. А я его должна поймать. После нескольких попыток затаскиваю веревку к себе. Переправляю носки, майки, еду. Мне приезжает запоздалая записка от Гургена. Он в восторге от моих художеств. Это действительно был он, и я верно его изобразила. А про автопортрет очень много лестных слов, на какие способен без стеснения восточный человек. Но меня не трогают комплименты.

Лежу и думаю, как тюрьма похожа на наш мир. Верно Поля подметила. Попала почти без всего. Постепенно обросла связями, знакомствами, вещами. Жизнь бытовую наладила. Каждая вещь, попавшая с воли, имеет намного большую ценность, чем там. И одежда. Где ее возьмешь? В СИЗО не выдают. И еда. На пайке с голоду не умрешь, но здоровье потеряешь.

Мысли нарушает лязг замков. Беру сумку, свернутый матрас с подушкой, посуду. Сдаю в каптерке. Потом меня ведут получать какие-то деньги, мелочь.

Долго жду на вокзале оформления. Вручают синюю бумажку с моей фотографией и выводят к проходной.

За дверью мама с Михаилом Владимировичем.

Слезы и обнимания. У доцента желтая копейка. Едем домой к ним. Все не привычно. Золотая осень вокруг. Люди спешат. Как за месяц так можно отвыкнуть от всего?

Пока накрывают стол, иду в душ и долго смываю горьковатый запах тюрьмы. Мама сообщает:

— Завтра просил Александр Павлович зайти в четырнадцать ноль ноль. Постановление вручит. Обещал, что все хорошо. Но мы будем с тобой.

Кабинет не переменился. Отводя глаза, следователь выдает мне постановление о прекращении уголовного дела в отношении меня. Никаких извинений. Просто до свидания и все. Вспомнила анекдот: «Концлагерь. Очередь в газовую камеру. Тут выходит эсэсовец и в рупор говорит: Сегодня восьмое мая, Германия капитулировала. Вообщем, всем спасибо, все свободны». Такое вот ощущение и у меня.

Жизнь надо налаживать. С удивлением узнала, что за мое отсутствие все перезнакомились на короткую ногу. И Лев Михайлович к маме заезжает и Вера Абрамовна. С ней особенно мама подружилась. Настя организовала в училище сбор денег на передачи. И все скинулись. И все переживают. Правда, легенд напридумывали, что это из-за парня все. То ли он шпион, и меня за компанию прихватили, то ли я ради него на все пошла, а он предал и бросил. Люди творческие — с фантазией. Но мне неудобно почему-то. С каким лицом там покажусь? Даже Настин парень из деревни привозил раз маме творог и молоко.

И сейчас мама всем позвонила. Все приехали. С Настей — актив нашей группы, шесть человек. Стол собрали. Выставили портвейн. И главный вопрос, который задают втихомолку на кухне, будто ты оказалась на другой, но очень не приличной планете, «И как там?». Да нормально. Везде люди живут. Только удивительно, что тебя сажают такие же люди, как ты. Тоже в целом неплохие и тоже будут плакать, если их посадить.

Утром сквозь сон я услыхала, как мама с кем-то ругается. Ей же, беременной, нельзя! Встаю, в майке и трусиках выглядываю. В дверях Ренат Равильевич. Увидел меня через мамину голову:

— Маша, нам необходимо поговорить. Если тебе интересно, почему все так получилось.

Я подхожу к маме, обнимаю за плечи и увожу. Он смотрит на плоский живот между короткой майкой и трусиками. Думал, потолстею? Многие от неподвижности отекают. Не дождетесь. Каждый день качала.

— Я сейчас выйду.

На улице Равильевич ждет вопросов, но я молчу. Давай, раз пришел.

— Понимаешь, Маша. Хреновая ситуация получилась. Со всех сторон.

— Это да. Мне тоже не понравилось, — хмыкаю в сторону.

— Этот шпион, Артур, помер на допросе. То ли препараты не те подобрали, то ли индивидуальная реакция. Сначала сознание потерял. Потом в чувство привели, а у него поджелудочная железа накрылась. Острый панкреатит. Не спасли.

— Вы его ко мне с поджелудкой и посылали.

— Да кто ж знал, что так пойдет! А сейчас с американцами, сама знаешь, дружба и прочие отношения. И этот случай недопустимый совершенно. Конечно, пока лежал в больнице, промыли все сосуды, следов препарата не найдут. Умер от панкреатита. Перебрал русской водки, все понятно. Но там прознали, что мы его взяли. Вот и стали страховаться «умные головы». Нам то он ничего не успел сказать. А по нашим сведениям, у него с собой еще чего-то было. И настолько важное, что этим в Штатах занимается такая секретная организация, что и я про нее знать не должен. Вот и думали найти, за все соломины хватались.

— На меня решили все сгрузить?

— Не только на тебя. Мне тоже досталось. И помочь я ничем не мог, только бы навредил.

— Сейчас все утряслось, значит?

— Все нормально, — ухватился он за мой интерес, — по американцам совсем работать запретили. Формально, конечно, можно. Но тормозят и сливают на уровне руководства.

— Что ж, поздравляю с успешным разрешением щекотливой ситуации, сэр, — я вскидываю руку к виску, как американцы.