Пойди туда – не знаю куда. Повесть о первой любви. Память так устроена… Эссе, воспоминания

Жизнь, конечно, тут же начинает вправлять им вывихнутые тобою мозги. Но это бывает больно, а многим уже и поздно. Девочке, которой уготована судьба домохозяйки и верной жены, ты внушал, что в каждом из нас упрятан гений, что „только влюбленный имеет право“ и так далее. И что же? Она становится, конечно же, домохозяйкой, но только скверной, потому что до полного увядания будет считать, что ее призвание в ее невыносимых стихах и мир ее не понимает. Мужу она изменяет, потому что „только влюбленный имеет право“, и так далее. В итоге она несчастна, и кузнец ее несчастья – ты… Подобное происходит, конечно, с самыми последовательными из идиотов (зуб даю, они и есть твои любимые ученики). Другие быстрее разберутся, что к чему. Но уж и посмеются они потом над тобой!..

День словно бы привстал на цыпочки, словно бы пытался заглянуть в свой закатный час и узнать, чем все закончится. Это ощущалось и по складчатому струению воздуха, и по замершим фонтанам сосен, и по тому, как хотелось сглотнуть слюну и перевести дыхание, но что-то как будто мешало это сделать.

– Ну а второй вариант? – спросил Андрей.

– Это – все твои пижоны и разгильдяи. Они замечают не только то, что ты им хочешь показать, но и то, что хочешь скрыть. Они замечают и „Марьвасильну“, и твой старый отутюженный пиджачок, и тоску в глазах. Эти жалеют или даже презирают тебя и, во всяком случае, не верят ни одному твоему слову. Многие из них, окончив школу, не прочтут больше ни единой книжки, будут „везть служебную нуду“ и предаваться убогому разврату. Другие метят повыше, поэтому для них интеллектуальность – понятие престижное, да они и вообще привыкли в общении с искусством находить некоторое удовольствие. Это, знаешь ли, новая порода – потребители культуры. Инженеры при этом из них могут получиться вполне дельные, даже талантливые, ученые гениальные, предприниматели честные, но твоего вклада в этом нет. Уж, извини.

День перевалил через солнечный гребень, потек смирно. Воздух стал сизоватым, на облаках появились вечерние подпалины. Замолчали и они, рассеянно озираясь по сторонам и удивляясь своей недавней многоречивости.

Головная боль понемногу отпускала. Андрей увидел в секретере отполовиненную бутылку боржоми и тут же из горлышка выпил ее. Маленькие пасти пузырьков еще некоторое время покусывали гортань. Он стер выступившие на глазах слезы, потянулся к сигаретам, но тут же передумал.

Раскрыл наугад письма Пушкина. Студентами они любили загадывать по ним судьбу, отгадывать настроение, характер… „Тебе скучно в Петербурге, а мне скучно в деревне. Скука есть одна из принадлежностей мыслящего существа. Как быть. Прощай, поэт, – когда-то свидимся?“

Ай да Пушкин!.. Опять, как и десять лет назад, – в точку. Хоть и стыдно сегодня играть в эти игры, но да ведь про скуку и правда в самый раз.

Андрей перевернул страницу: „К. Ф. Рылееву. Вторая половина мая 1825 г. Из Михайловского в Петербург“.

Да, вот тебе и „прощай, поэт, – когда-то свидимся?“. Рылееву оставалось полгода до Сенатской площади. К моменту возвращения Пушкина в Петербург уж и виселицы будут разобраны…

Выходит, и скука может быть горючим материалом. И тут надо признаться, что скучает он бездарно.

Андрей с усмешкой подумал, что единственный непроизвольный, непосредственный поступок его за долгие годы – воровство часов, которое он совершил во сне.

Злость и обида на самого себя овладели им. Ему бы просто жить, быть неправым, пристрастным, легкомысленным, злым… А он… Он всегда мечтал о какой-то высшей правде, всегда хотел быть добрее самого себя. И что же? Вот построил красивый дом и первым же заскучал в нем. Нет, нет, первая заскучала в его красивом доме Саша.

Когда же это случилось с ним? Ведь у всего должно быть начало.

В истоке преследующего его чувства вины человеческое имя – Коля Ягудин. Он помнит свое первое „первое сентября“ – первое осознанное чувство начала… Но в то первое сентября испытал он и первое унижение и проявил первое малодушие. Вот и узел. Тот букетик календулы нужно положить у начала его дней.

Смутно, смутно… Он, маленький, лежит на диване и почему-то притворяется спящим. Мать за столом, судя по редким стукам наперстка, штопает, натянув на лампу чулок. Пахнет солидолом. Значит, отец готовится к службе – начищает пуговицы кителя. Пуговицы сначала темно-желтые, словно покрытые загаром. Отец просовывает их в специальную дощечку и проводит щеткой – осторожно, потом все быстрее и быстрее, жидкость белеет, стирается, скоро откроются пуговицы, уже без загара, похожие на электрические пятнышки.

Он представляет себе все это с закрытыми глазами, но постепенно забывает представлять, вовлекаясь в разговор родителей.

О чем они говорили – сейчас точно не вспомнить, но свою реакцию он помнит превосходно.