Поймай меня, если сможешь

— Ого, класс! — восхитился он и, к великому моему облегчению, прекратил допрос. — Знаете, у Смитерса открылся новый корпус. Меня только что назначили заведующим отделением педиатрии. В законченном виде это будет семиэтажное здание, но пока открыто только шесть этажей, и больных раз-два и обчёлся. Почему бы вам не зайти и не разделить как-нибудь со мной ланч? А я покажу наше заведение. Думаю, вам понравится.

— Замечательное предложение. С радостью, — откликнулся я, и вскоре он удалился. Я же после его визита вдруг впал в депрессию, уныние и отчаяние и немедленно захотел побросать вещи в чемодан, чтобы к чертям убраться из Ривер-Бенд, а то и из Атланты. Грэйнджер, живущий прямо подо мной, представлял явную угрозу моему пребыванию в этом тихом омуте.

Если я останусь, моё разоблачение — лишь вопрос времени, а я сильно сомневался, что он спустит дело на тормозах. Скорее всего, позвонит властям.

Мне надоело бегать. Я пребывал в бегах уже два года и в тот момент не находил в этом ровным счётом ничего волнующего, увлекательного или забавного; мне хотелось лишь обзавестись своим, пусть и иллюзорным домом, где можно на время найти покой и стать друзьями хотя бы с кем-нибудь. Ривер-Бенд стал для меня таким местом на два месяца, и уезжать мне не хотелось. В Ривер-Бенд я почувствовал себя успокоенным и счастливым.

Уныние уступило место озлобленному упрямству. К чёрту Грэйнджера! Я не позволю ему вытеснить меня обратно в беличье колесо жизни макулатурщика. Нужно лишь избегать этого придурка. Если зайдёт в гости, я буду занят. Когда он будет дома, не будет меня.

А вот с осуществлением плана не сложилось. Человеком Грэйнджер оказался не только симпатичным, но и чрезмерно тусовочным. Начал бывать на вечеринках, куда приглашали и меня. Если его не приглашали, он приглашал себя сам — и вскоре стал одним из популярнейших обитателей комплекса. Избежать его было попросту немыслимо. Увидев на улице, он непременно меня окликал и останавливался, чтобы перекинуться парой слов. А если знал, что я дома, обязательно навещал.

Нужно отдать Грэйнджеру должное, отказать ему в обаянии было невозможно. Он был не из тех, кто талдычит только о работе. Он предпочитал говорить о множестве очаровательных женщин, встреченных в Ривер-Бенд, и о том, как замечательно проводит с ними время.

— Знаете, Фрэнк, настоящим холостяком я никогда и не был, — исповедовался он. — Женился ещё юнцом, хотя вступать в брак было противопоказано нам обоим, а цеплялись за него мы чересчур долго. Ну не знаю… Зато теперь дал себе волю. Снова чувствую себя тридцатилетним.

А то ещё говорил о политике, мировых событиях, автомобилях, спорте, этике — да о чём угодно! Образованный и красноречивый, он знал почти обо всём на свете.

Я начал относиться к обществу Грэйнджера спокойнее. Правду сказать, оно стало доставлять мне наслаждение, и я даже сам навязывался к нему в компанию. Впрочем, понимая, что вопрос о педиатрии рано или поздно всплывёт снова, я зачастил в библиотеку Атланты, читая книги педиатров, медицинские журналы со статьями по детской медицине и прочие доступные материалы на эту тему. Вскоре я обладал обширными, хотя и неглубокими познаниями в медицине, вполне достаточными, чтобы поддержать любой небрежный разговор о педиатрии.

Вообще-то, после нескольких недель учебы я счёл себя настолько осведомлённым, что принял приглашение Грэйнджера на ланч в больнице.

Встретив меня в вестибюле, он тотчас представил меня сестре в регистратуре.

— Это доктор Уильямс, мой друг из Лос-Анджелеса, а до возвращения в Калифорнию — и мой сосед.

Толком не знаю, зачем Грэйнджер представил меня регистраторше; разве что хотел оказать услугу — то была очаровательная молодая женщина.

Во время утомительного тура по больнице подобные представления то и дело повторялись. Мы обошли все отделения. Я познакомился с администратором больницы, старшим рентгенологом, заведующим отделением физиотерапии, старшей сестрой, интернами, остальными врачами и десятками сестер. Перекусили мы в кафетерии больницы; судя по числу врачей и сестёр, подсевших к нам за длинный стол, доктор Грэйнджер пользовался популярностью и любовью персонала.

С этого момента я нередко бывал в больнице — главным образом, ради медсестры Брэнды Стронг, с которой я познакомился и начал встречаться, но заодно и ради большой медицинской библиотеки больницы с самыми свежими книгами, журналами и альманахами по всем аспектам педиатрии.

Я мог копаться в библиотеке сколько заблагорассудится — порой долгими часами, — не вызывая ни малейших подозрений. На самом же деле, как выяснилось, частыми визитами в библиотеку я заслужил не только признание как профессионал, но и уважение врачей больницы.

— Большинство врачей считает тебя экспертом, раз ты продолжаешь следить за развитием медицины в своей области даже во время отпуска, — сообщила мне Брэнда.

— Тебя я тоже считаю экспертом.

Порой я гадал, как бы отреагировала эта тридцатилетняя роскошная и пылкая брюнетка, обожавшая любовные утехи, если бы узнала, что её любовник — восемнадцатилетний пройдоха.