Поиски в темноте

Во двор вбежал еще один мальчик; он сразу же потребовал, чтобы мяч отдали ему — сейчас его очередь играть. Первый мальчик отказался, и они горячо заспорили. Появился третий мальчик, чуть старше, ближе по возрасту к сыну Моубрея — Берти было бы сейчас столько же, если бы он остался в живых.

Не сводя взгляда с Моубрея, Ратлидж сказал:

— Мистер Моубрей, пожалуйста, взгляните на детей и скажите, нет ли среди них вашего сына.

Моубрей, в глазах которого стояли слезы, повернулся к Джонстону, ища у того помощи. Джонстона передернуло.

— Инспектор! — обратился он к Ратлиджу хриплым шепотом.

Во двор нехотя вошел четвертый мальчик. Неожиданно Моубрей вздрогнул, привстал с места. Джонстон потянулся к нему, но Ратлидж тихо напомнил:

— Он ни в коем случае не должен к ним приближаться!

Прежде чем Джонстон или Хильдебранд успели шевельнуться, Моубрей подошел к окну, упал перед ним на колени. По его лицу потекли слезы.

— Берти! — закричал он, молотя ладонями по стеклу. — Берти! Это ты, малыш?

Роберт Эндрюс-младший повернулся к человеку в окне, в его глазах мелькнула тревога. Потом он повернулся к другим мальчикам, которые дрались из-за мяча. Мяч выпал, и Роберт схватил его и убежал, радостно крича:

— Мое! Мое!

Моубрей воскликнул:

— Нет… нет… Берти, вернись!

И тут он заметил Роузи, которую ввела во двор за руку девочка чуть постарше. У них было мало времени; они не успели найти девочек подходящего возраста. Моубрей смотрел на нее и не мог насмотреться, на его лице появилось странное выражение. Роузи, крепко державшая другую девочку за руку, посмотрела прямо на окно и отвернулась. Лицо ее осветилось прежней застенчивой улыбкой.

— Триша, милая! — крикнул Моубрей, дрожа всем телом, как в лихорадке. — Они сказали, что я убил тебя и бросил в темноте, скормил диким собакам и лисам…

Он замолчал и на краткий миг повернулся к Ратлиджу, и в глубине его глаз что-то сверкнуло. Краткая, ужасная искра надежды.

* * *

Джонстон растрогался; лицо его было мокрым от слез. Хильдебранд негромко ругался себе под нос.

Ратлидж, старавшийся не обращать внимания на Хэмиша, посмотрел на Моубрея и сказал себе, что он должен был провести такой опыт — ради Маргарет Тарлтон… и прежде всего ради самого Моубрея… Он подошел к узнику, тронул его за плечо.

— Вот дети, которых вы видели из окна поезда, — мягко сказал он. — Дети на станции. Вы ведь о них рассказывали? Мальчик прижимал к себе мяч; девочка немного старше. Вы совершенно уверены, что видели их?

— Да, да, это мои дети, они живы, живы! — Плечи Моубрея тряслись от рыданий, он говорил бессвязно. Он прижался лицом к стеклу, жадно глядя вслед двум уходящим девочкам. Теперь он говорил более отчетливо, как будто с каждым вздохом ему делалось легче.

— Нет, — сказал Ратлидж. — К сожалению, это не ваши Берти и Триша. Их фамилия Эндрюс. Подумайте сами, Моубрей! Вашему Берти сейчас было бы четыре года, почти пять. Как тому мальчику постарше, которого вы видели. А девочке, Трише, сейчас бы исполнилось семь. Эти дети — которых вы приняли за своих — младше. Им столько же лет, сколько было Берти и Трише, когда они погибли в Лондоне.

— А… их мать? — хрипло спросил Моубрей, вдруг что-то вспомнив. — Она тоже там? — В его глазах горела неприкрытая надежда.

— Нет, — очень тихо и сочувственно ответил Ратлидж. — Мать тех двоих детей, которые так напомнили вам ваших, сейчас в Лондоне; она недавно родила третьего ребенка. Волосы у нее рыжеватые, и она… полнее вашей жены. — Он достал из кармана фотографию, которую на время дал ему Роберт Эндрюс. — Видите?

Не сразу, но его слова как будто дошли до Моубрея. Он с усилием, нахмурившись, посмотрел на снимок. У жены Эндрюса волосы оказались темнее, гораздо темнее, чем у женщины на снимке, хранившемся у Моубрея. И весила она гораздо больше — заметно больше.

— Это же не Мэри! — удивленно воскликнул Моубрей. — Она совсем не похожа на Мэри! — Он перевел взгляд на Джонстона и Хильдебранда и обвиняюще спросил: — Где Мэри? — Как будто она по-прежнему ассоциировалась у него с детьми.

Хильдебранд открыл рот, но Ратлидж его опередил.

— Взгляните сюда. — Он протянул Моубрею снимок, который дала ему Элизабет Нейпир. — Мистер Моубрей, вы видите среди этих женщин вашу жену? Посмотрите внимательно на всех и ответьте.

Он разглядывал снимок, обезумевший от горя, плачущий.

— Ее здесь нет, — сказал он. Надежда снова умирала. — Ее здесь нет. — Он вскинул глаза на Ратлиджа и произнес с таким надрывом, что остальные невольно замолчали: — Значит, я убил мою Мэри?

Ратлидж смотрел на испуганное, безумное лицо. Вопреки всему, чему его учили, он тихо сказал:

— Нет. Вы ее не убивали. Три года назад ее убили немецкие бомбы. Она больше не страдает. И не может к вам вернуться. Как и дети.

Но о Маргарет Тарлтон он не заикнулся.

* * *

После того как рассерженный врач увел Моубрея назад в камеру и дал ему успокоительное, Джонстон вышел из полицейского участка, сказав лишь:

— Не знаю, чего вы добились своими дурацкими опытами. Сам не понимаю, чему мне теперь верить!