Поющие в терновнике

— Да, отец Ральф, выдержу. Мне надо вести счета, и у меня остались пять сыновей… даже шесть, если считать Фрэнка, только, пожалуй, Фрэнка считать не приходится, правда? Нет слов сказать, как я вам за него благодарна, для меня такое утешение знать, что кто-то присматривает за ним, хоть немного облегчает ему жизнь. Если б только мне хоть раз можно было его увидеть!

Она точно маяк, подумал отец Ральф, — такая вспышка горя всякий раз, как мысль, свершая все тот же круг, возвращается к Фрэнку… это чувство слишком сильно, его не сдержать. Ослепительно яркая вспышка — и опять надолго ни проблеска.

— Фиа, мне надо, чтобы вы кое о чем подумали.

— Да, о чем? — Она снова угасла.

— Вы меня слушаете? — спросил он резко, его сильней прежнего охватила тревога, внезапный страх.

Долгую минуту ему казалось — она так замкнулась в себе, что его резкость не проникла сквозь этот панцирь, но маяк снова вспыхнул, губы ее дрогнули.

— Бедный мой Пэдди! Бедный мой Стюарт! Бедный мой Фрэнк! — простонала она.

И тут же снова зажала себя, точно в железные тиски, словно решила с каждым разом дольше оставаться во тьме, чтобы свет истощился и уже не вспыхивал в ней до конца жизни.

Она обвела комнату блуждающим взглядом, будто не узнавая. Потом сказала:

— Да, отец Ральф, я вас слушаю.

— Что будет с вашей дочерью, Фиа? У вас есть еще и дочь, вы об этом забыли?

Серые глаза посмотрели на него чуть ли не с жалостью.

— О дочерях женщины не помнят. Что такое дочь? Просто напоминание о боли, младшее подобие тебя самой, обреченное пройти через то же, что и ты, тянуть ту же лямку и плакать теми же слезами. Нет, святой отец. Я стараюсь забыть, что у меня есть дочь, а если думаю о ней, то думаю тоже как о сыне. О сыновьях — вот о ком никогда не забывает мать.

— Вы когда-нибудь плачете, Фиа? Я лишь однажды видел ваши слезы.

— И никогда больше не увидите, со слезами я покончила. — Она вздрогнула всем телом. — Знаете, что я вам скажу, отец Ральф? Только два дня назад я поняла, как я любила Пэдди, но это открытие, как все в моей жизни, пришло слишком поздно. Слишком поздно и для него, и для меня. Знали бы вы, до чего это страшно, что мне уже не обнять его, не сказать, как я его любила! Не дай Бог никому испытать такое!

Он отвернулся, чтоб не видеть ее искаженного, словно под пыткой, лица, дать ей время вновь натянуть маску спокойствия, дать себе время разобраться в загадке, имя которой — Фиа.

— Никому и никогда не испытать чужую боль, каждому суждена своя, — сказал он.

Она сурово усмехнулась краем губ.

— Да. Очень утешительно, правда? Может быть, завидовать тут нечему, но моя боль принадлежит только мне.

— Согласны вы кое-что мне обещать, Фиа?

— Пожалуйста.

— Позаботьтесь о Мэгги, не забывайте о ней. Ей надо бывать на танцах, встречаться с молодыми людьми, пусть она подумает о замужестве, о собственной семье. Я видел сегодня, какими глазами смотрели на нее все эти молодые люди. Дайте ей возможность опять с ними встретиться уже при других, не столь печальных, обстоятельствах.

— Будь по-вашему, отец Ральф.

Он вздохнул и оставил ее, а она все смотрела, не видя, на свои худые бескровные руки.

Мэгги проводила его до конюшни, там гнедой мерин джиленбоунского трактирщика двое суток до отвала кормился сеном с отрубями, словно в каком-то лошадином раю. Отец Ральф кинул ему на спину потертое трактирщиково седло, наклонился и стал затягивать подпругу, а Мэгги, прислонясь к тюку с соломой, следила за ним глазами. Но вот он кончил и выпрямился.

— Смотрите, что я нашла, святой отец, — сказал тогда Мэгги и протянула руку, на ладони у нее лежала бледная розовато-пепельная роза. — Только она одна и расцвела. Я ее нашла на задворках, там есть куст под опорами цистерны. Наверно, во время пожара он был заслонен от жары, а потом укрыт от дождя. Вот я и сорвала ее для вас. Это вам на память обо мне.

Он протянул руку — рука чуть дрогнула, постоял минуту, глядя на полураскрывшийся цветок на ладони.

— Мэгги, никакие напоминания о тебе мне не нужны ни теперь, ни впредь. Ты всегда со мной и сама это знаешь. Мне все равно не скрыть это от тебя, правда?

— Но иногда все-таки хорошо, если памятку и потрогать можно, — настаивала Мэгги. — Достанете ее, посмотрите — и она напомнит вам такое, о чем вы иначе можете и позабыть. Пожалуйста, возьмите, святой отец.

— Меня зовут Ральф, — сказал он.

Открыл маленький саквояж, в котором возил все необходимое священнику, и достал молитвенник в дорогом перламутровом переплете. Его отец, давно уже покойный, подарил ему этот молитвенник, когда Ральф принял сан, долгих тринадцать лет тому назад. Страницы раскрылись там, где лежала закладка — широкая лента плотного белого шелка; он перевернул еще несколько страниц, вложил между ними цветок и закрыл книгу. — Видно, и тебе хочется иметь какую-нибудь памятку от меня, Мэгги, я правильно понял?

— Да.