Пока мы можем говорить

– Так мы и не пьем. – Валя сделала большой глоток пива, откромсала краем пластиковой вилки колечко колбасы. – Вот в восемь ноль одну я сменяюсь, тогда можно и накатить. – И она достала из тумбочки нераспечатанную «Медовую на молоке».

Выпили пива, налили снова. От колбасы Анна отказалась, взамен предложила соленый миндаль, купленный еще на киевском вокзале.

– Ух ты! – одобрила Валя. – Дорогие орешки. А ты ведь сбежала, да? От мужика сбежала? Ну что ты делаешь такие глаза? Я вижу. Некоторые вещи вижу – и всё тут. Потому как тонко чувствую психологию человека. Это у меня от матери, она цыганка наполовину. Как только ты в дверях появилась, смотрю – сумка кожаная, сапоги замшевые, плащ импортный, глаза несчастные. Что тебе делать в нашем городе? Ответ простой…

– Рыбачить на Мертвом Донце, – улыбнулась Анна.

– Ну, тоже вариант. Рыбалка душу лечит. Хороший мужик-то? Ну ладно, ладно…

Анна вспомнила Женькины глаза – непроницаемые, злые, совсем китайские в тот момент, и его крепко сжатые губы. Средневековый воин императорской армии. Бабушкин внук. В тире спортклуба из «вальтера» выбивает десять из десяти, почти не целясь. Утром, едва проснувшись, выглядит как плюшевый мишка и такой же на ощупь. Как это в нем совмещается? Лечил ее. Долечился. Хватит…

– Кто такие «порченые»? – спросила она Валю. – Я тут с одним мальчиком познакомилась из ларька, он говорил про каких-то порченых.

– Это Китька! – разулыбалась Валя. – Хороший пацанчик, да пропадет, наверное. Если отсюда не выберется – сгинет рано или поздно.

– Порченые, – упрямо напомнила Анна.

– А ты не из милиции? – вдруг насторожилась Валя.

– Нет, я врач.

– Может, гинеколог? Нет? Эх, мне бы гинеколога хорошего, да где ж его тут взять. Родить хочу, а все никак… Порченые – это детишки, которых забрали, а потом вернули. Только испортили.

– Как испортили?

– Ну, вот, скажем, беру я у тебя телевизор на время. Возвращаю, а в нем деталек недостает. Лампы там или транзистора. Вот так и дети.

– Кто забрал, Валя?

– Та кто ж его знает… – Она со вздохом порылась в глубоком кармане меховой жилетки и вытащила мятую пачку «Примы». – За грехи наши забрали, а потом вернули, чтобы окончательно добить… Вот ты из Киева, говоришь, а для меня Киев – как на другой планете. Я бы хотела поехать, Лавру посмотреть. Один раз, школьницей, была на экскурсии. Но не поеду.

– Почему?

– Как гири на ногах. Сидим, смерти ждем. День прошел – и слава богу.

* * *

Соля дошивала синий плащ для Лины Инверс, героини, в образе которой Мицке мечтала блеснуть на анимешном косплее в Киеве.

– Главное здесь – плащ и рыжий парик, – то ли Солю, то ли себя убеждала Мицке, – жилетку вот еще бы. А без красных штанов вполне можно обойтись, правда, Соломия Михайловна?

– Жилетку успеем. – Соля перекусила нитку, разгладила плащ на коленях. – Жилетку я тебе из своего старого пиджака сделаю.

– У меня есть красные штаны, – это Лиза вдруг подала голос. Она так тихо сидела между шкафом и балконом, что Мицке на время забыла о ее существовании. В отличие от Соли, которая прислушивалась к каждому вдоху-выдоху дочери круглосуточно, отчего почти перестала спать.

Лиза встала, распахнула шкаф и принялась шуршать целлофановыми пакетами. Это была первая ее активность с тех пор, как она вернулась домой, и Соля боялась пошевелиться, мучительно вспоминая, есть там все же красные спортивные штаны или они где-то в другом месте. Все смешалось после переезда, вещи лежали кое-как и где попало.

– Вот, – сказала Лиза. – Бери. – И протянула Мицке штаны.

Мицке осторожно взяла их и прошептала «спасибо».

– Не бойся меня, – равнодушно сказала Лиза и вернулась на свое место между шкафом и балконом. – Я не кусаюсь. Меня вообще здесь нет.

– Здрасьте, Соломия Михайловна, – нестройным хором сказали Кид-Кун и Данте, появившиеся в дверях на манер двоих из ларца. – Чего-то у вас в подъезде газом воняет.

– Тут постоянно чем-то воняет, – вздохнула Соля. – Газом, помойкой, кошачьей мочой. На редкость вонючий дом. Да вы проходите, сейчас чай поставлю.

– Нам эта мелкая нужна, – Кид-Кун кивнул на Мицке, которая успела завернуться в плащ и кокетливо выставила голую ногу. – Слышь, Мицке, мы тут приняли решение. В Киев никто не поедет.

Плащ сполз с плеч Мицке на пол.

– Как это?! – возопила она. – Я же уже за париком съездила! Ты же мне сам денежку дал!

– Нас тут двадцать семь человек анимешников, – сказал Кид-Кун, – и только у нас с Данте хватает денег на поездку. Ну ладно, положим, и у тебя с нашей помощью. Остальные не скопили, ну дети малые, что с них взять. Чего ж мы теперь – поедем, а они будут слюни глотать? Чего ты орешь, как потерпевшая? Они тоже костюмы шили, старались, между прочим. Не по-человечески это. Так что никто не поедет, мы так решили. Может, на будущий год.

– Блин! – дрожащим голосом сказала Мицке и села на пол с убитым видом. – Блин, блин, блин!

– А вы сделайте свой косплей. – Соля вышла из кухни с сахарницей в руках. – Хоть маленький, но свой. Пускай ребята свои сценки покажут, или что у вас там.

– И дефиле! – ожила Мицке.

– И дефиле.

Данте посмотрел на Кид-Куна: