Пока мы рядом

Я уже говорила тебе, что больше не могу ходить самостоятельно, поэтому мы взяли инвалидную коляску. А ты сказала, что будешь сама меня возить. Меня это тронуло до слез, и сейчас, когда я пишу эти строки, я снова плачу. Иногда это очень, очень больно. Недавно ты сама подошла ко мне и спросила: «Ты все еще болеешь?» А на этой неделе мы вместе были в госпитале, и ты, увидев доктора, спросила: «Он вылечит тебя, мама?»

Кармен хочет делать все, но не может ничего. В прошлое воскресенье она вызвалась отдежурить утреннюю смену с Луной, чтобы я мог выспаться. В половине восьмого она пришла разбудить меня, потому что ее уже два раза вырвало.

К полудню она медленно возвращается к жизни. Так что по утрам мне приходится одевать Луну, кормить ее кашей и везти в ясли. В выходные мы с Луной ездим на гусиную ферму в Амстердаме Бос или на детскую площадку в Вонделпарке. Иногда я скрываю от Кармен, где мы были, чтобы лишний раз ее не расстраивать.

Чаще всего я не могу встать с постели раньше полудня. По утрам я чувствую себя особенно скверно. Папа каждый день встает вместе с тобой и выполняет всю работу по дому. Иногда я срываюсь и кричу на папу, потому что не могу ничего делать сама. Близким всегда достается больше всех, хотя это и несправедливо. Но я чувствую, что сегодня мы с папой вместе сильнее, чем когда бы то ни было. Несмотря ни на что, он пытается украсить нашу жизнь, и это придает мне сил, так что мы по-прежнему доставляем себе немало удовольствий, если я хорошо себя чувствую.

Но дни, когда она хорошо себя чувствует, бывают крайне редко. Последней каплей становится тот день, когда Кармен приходится пропустить рождественский утренник в яслях. В то утро ей удалось встать с постели, одеться, но дальше этого дело не пошло. Она валится с ног от слабости. На утреннике я единственный мужчина — не считая Санта Клауса (хотя он и в платье) и двух его эльфов — в окружении двенадцати матерей.

— Если я даже этого не могу, значит, со мной все кончено, — рыдает Кармен, когда мы с Луной возвращаемся домой.

Слезы ручьем текут по ее щекам.

До меня вдруг доходит, что Кармен чувствует приближение конца. Она торопится осуществить задуманное.

Так, она попросила Мод, Анну, Томаса и Фрэнка сделать кольцо. «Пусть это будет на память». Я уже заказал одно кольцо, которое позже должно заменить мне обручальное. На нем гравировка: «Моей самой большой любви. ххх Кармен», (ххх означает «целую-целую-целую».) Когда мы забираем кольцо, ювелир спрашивает, не собираемся ли мы пожениться.

— Нет, это для другого особого случая, — весело отвечает Кармен.

— О, кажется, я понимаю, о чем речь, — говорит женщина, многозначительным взглядом окидывая живот Кармен. — Какая чудесная идея — отметить такое событие кольцом!

В электронном письме, разосланном друзьям и знакомым, Кармен просит их написать что-нибудь о ней для Луны. Письма идут потоком. Мы покупаем большую коробку, куда складываем их вместе с дневниками и фотографиями Кармен и — это идея Фрэнка — двумя видеофильмами, в которых наши друзья говорят о Кармен. У Луны не будет матери, но при желании она сможет узнать о ней гораздо больше, чем ребенок, у которого мама жива.

■

В буклете благотворительного фонда «Радуга», который Кармен находит на столике в приемной госпиталя Энтони ван Лейвенхок, она читает о детских психологах, специализирующихся на работе с детьми, пережившими горе. Так мы оказываемся у психолога на Рапенбургерстраат. Без Луны, потому что хотим поговорить по душам.