Пока смерть не разлучит...

Набат, начавшийся в полночь на колокольне бывшего монастыря кордельеров, утих, но разбуженный город шевелился, глухо ворча. Со стороны восхода надвигалась ощетинившаяся пиками людская туча.

Капитан артиллеристов спорил с офицером охраны, доказывая ему, что пушки стоят слишком близко от Королевских ворот, их нужно отодвинуть. Спор прекратили пушкари, заявив, что в любом случае не станут стрелять в патриотов, если те вздумают штурмовать Тюильри. Вокруг прижавшихся друг к другу спиной офицеров сжималось кольцо хмурых солдат, но тут подошли гренадеры из полка Дочерей святого Фомы[13]

и молча взяли наизготовку ружья с примкнутыми штыками.

Гренадеры, пехотный батальон, швейцарцы: в общей сложности не больше двух тысяч человек — вот и всё, на что мог рассчитывать маркиз де Манда. Конная жандармерия ненадежна, хотя и состоит из бывших французских гвардейцев. Ещё слуги и пара сотен дворян, готовых защищать своего короля. Вот это нехорошо. Конечно, дворяне не побегут и не предадут, не то что вчерашние лавочники и нотариусы, слишком высоко ценящие собственную жизнь, чтобы отдать её за монарха. Но само их присутствие может спровоцировать "патриотов", которым везде мерещатся роялистские заговоры. "Я ручаюсь за этих людей; поставьте их в авангард или в арьергард, как удобно; они готовы на всё, что нужно, это надежные люди", — сказала маркизу королева. Да толку-то от них мало: они плохо вооружены. Впрочем, и у национальных гвардейцев всего по три патрона на брата. А от Арсенала сюда идут пятнадцать тысяч федератов и ещё пять тысяч — с левого берега…

Манда стал командующим Национальной гвардией всего два дня назад. Он не смог отказаться, хотя совсем не рад этому: уж очень хлопотливая должность. Двадцатого июня мятежники уже пытались штурмовать Тюильри и чуть не убили Мадам Елизавету, приняв её за королеву. Во избежание кровопролития, король согласился надеть фригийский колпак и выпить за здоровье нации, потешив санкюлотов, однако отказался отменить вето, которое он наложил на несколько декретов Национального собрания. Узнав о случившемся, Лафайет бросил армию и примчался в Париж — требовать наказания для смутьянов, чтобы честные люди могли не опасаться за свою жизнь, а армия — сражаться со спокойной душой. Он пытался уговорить Людовика XVI поехать с ним и принять на себя обязанности главнокомандующего, предварительно закрыв все политические клубы; король отказался. Бриссо, затрепетав от радости, тотчас поставил вопрос об измене Лафайета, обвинив его в нарушении Конституции и дезертирстве. Голосование в Национальном собрании проходило восьмого августа, когда генерал уже давно вернулся в Мобёж; за Лафайета вступился всего один человек — Воблан, однако ему удалось переломить ход событий, вырвав победу у якобинцев: Лафайета оправдали двумя третями голосов. Зато на улице Воблана и поддержавших его депутатов дожидалась разъяренная толпа, следившая за дебатами. Им чудом удалось спастись в Тюильри и потом пришлось выбираться из дворца через окна. Чернь устремилась к дому Воблана, перевернула там всё вверх дном, ворвалась даже к соседям, желая растерзать его родных, раз уж сам он им в руки не дался…

Самое мерзкое — притворство и лицемерие. Манда старый солдат, кавалер ордена Святого Людовика, недавно разменял седьмой десяток. Он привык сражаться в честном бою, высоко нести своё знамя, встречать врага лицом к лицу, а не наносить ему удар из-за угла. А сейчас с трибуны кричат о Конституции, священных принципах, используя их как дубину против порядочных людей, тогда как всяких мерзавцев вроде Сантера парижское отребье носит на руках, наплевав на эти самые принципы! Кого он понабирал в конную гвардию? Подонков, рецидивистов, воров и убийц, а добрых солдат и курсантов Военного училища, пытавшихся ему помешать, посадил на гауптвахту! Тяжелее всего, что и поступки короля понять не так-то просто. Почему он противится всему, что предлагает Лафайет? Допустим, всем известно, что генерал чем-то неугоден королеве, однако сейчас не то время, чтобы потакать женским капризам. В ноябре прошлого года двор поддержал кандидатуру Петиона против Лафайета, и новый кумир черни стал мэром Парижа. Что было дальше? Петион и пальцем не шевельнул, чтобы помешать вторжению толпы в Тюильри двадцатого июня, а неделю назад, третьего августа, именно он доставил в Национальное собрание требование Парижской коммуны низложить короля. А Мануэль, правая рука Петиона? Этот бывший шпион и доносчик, попавший в Бастилию за распространение похабных книг, а потом строивший из себя жертву деспотизма? Когда Собрание хотело запретить Коммуну, он пригрозил восстанием при поддержке тысяч добровольцев из провинции, прибывших в Париж на праздник Федерации. И вот теперь сюда движутся батальоны марсельцев и бретонцев, разграбившие Арсенал, а Манда должен отражать их с тремя патронами на брата…