Похищение

Я присаживаюсь рядом и беру ее на колени. Мне в жизни так часто хотелось обнять ее: после особо слезливого фильма, или когда чудом удавалось избежать аварии под градом, или когда я просто смотрела, как она засыпает. Я не могла побороть в себе это желание. Каково бы мне пришлось, если бы ее у меня отобрали?

– И что же дедушка тебе рассказывал?

– Что он купил в супермаркете дешевый виноград, хотя сказал тебе, что купил настоящий.[18] И что это он положил твою белую блузку в стиральную машину, а она порозовела. Даже и не знаю, поместится ли дедушка тут со всеми нами.

Я смотрю на Фица.

– Дедушка не будет здесь жить, – говорю я Софи. – Помнишь, к нам на днях приходила полиция?

– Ты сказала, что они просто играют.

– Оказалось, это не просто игра, Соф. Дедушка совершил большую ошибку и причинил боль многим людям. И из-за этого ему придется… Он останется в…

Я не могу подобрать нужных слов.

Фиц опускается на колени возле нас.

– Помнишь, как ты бросила теннисный мячик в гостиную и разбила окно? Тебя тогда наказали. – Софи кивает. – Так вот, дедушка сейчас в таком месте, куда отправляют провинившихся взрослых. Такое у них наказание.

– Он разбил окно? – Софи вопросительно смотрит на меня.

«Нет, – про себя отвечаю я. – Только мое сердце».

– Он нарушил закон, – говорит за меня Фиц. – И поэтому ему придется побыть в тюрьме, пока судья не отпустит его.

Софи обдумывает услышанное.

– В тюрьму сажают плохих людей. Им надевают наручники.

– Наручников он не носит. И он не плохой человек, – говорю я.

– Так как же он провинился?

– Он забрал маленькую девочку и увез ее далеко от дома.

– Разве мама не говорила ей, что нельзя разговаривать с незнакомцами?

Как я должна объяснить Софи, что порой опасность представляют не незнакомцы, а люди, которых мы больше всего любим?

– Это было давным-давно, – говорю я. – И эта маленькая девочка – я.

– Но он же был твоим папой, да? – Софи непонимающе мотает головой. – А папы могут возить своих детей куда угодно.

– Не всегда. – У меня в горле как будто сжимается кулак. – Я не могла видеть свою маму много лет. И очень по ней скучала.

– А почему ты не сказала ему, что хочешь домой?

Слишком сложно объяснить все это Софи. Она не поймет если я начну рассказывать, что он всем лгал и придумал для нас другие имена. Что люди, которых мы любим, не воскресают. Что я не могла попроситься домой, поскольку не знала, что пропала.

Теперь-то я знаю.

По пути в тюрьму Мэдисон-Стрит я думаю, будет ли Софи помнить об этой поездке в Феникс, когда вырастет. Сможет ли оживить в памяти колючки кактуса, похожие на волоски на женских ногах? Вспомнит ли свою бабушку? Не забудет ли своего деда, спрятанного в тюрьму?

На самом деле ей не придется все это помнить.

И за это отвечаю лично я. По большому счету, что обязаны делать родители, если не поднимать оброненные их детьми предметы – сорванную одежку, упавшие сандалики, детали конструкторов, ностальгические нотки – и возвращать их владельцам в урочный час?

Кто такой родитель, если не человек, который защитит тебя и наверняка расскажет всю правду?

Я мечусь по тесной комнатушке, пока туда не вводят отца. Не в силах смотреть ему в глаза, я сосредотачиваюсь на порезе на его лице. Как будто кто-то провел рыбацким крючком ему по щеке. Я беру трубку.

– Кто тебя ранил?

– Да ерунда… – Он с напускной беспечностью касается щеки. – Я не думал, что ты так рано вернешься.

– Я тоже не думала. Прости, что пропустила твое слушание. Отец пожимает плечами.

– У меня таких будет еще достаточно. А Эрик сказал мне правду? Ты действительно просила, чтобы я не признавал своей вины?

– Я люблю тебя, – говорю я, и глаза мои увлажняются. – Я хочу, чтобы ты поскорее отсюда вышел.

Он подается вперед, к разделяющему нас стеклу.

– Именно поэтому я вынужден был сбежать с тобою, Ди.

– Понимаешь, я бы и рада в это поверить… Но сегодня я встречалась с мамой.

Я вижу, как стремительно бледнеет его лицо.

– И как она?

– Ну… она же, можно сказать, чужой мне человек.

Он упирается ладонями в стекло.

– Делия…

– В смысле, Бетани?

Между нами по проводу словно пробегает электрический ток. Мы умолкаем.

– Ты действительно недовольна своей жизнью? – строго спрашивает отец.

– Я не знаю. Я понятия не имею, как прожила бы ее, если бы меня воспитывала мама. – Не дождавшись ответа, я продолжаю: – Ты знал, что она сберегла мое детское одеяльце? То, лоскутное. То, за которым я хотела вернуться, когда мы уехали, но ты мне не позволил. Ты знал, что она до сих пор празднует мой настоящий день рождения? Даже я этого не делала!

Отец тяжело опускается на табурет.

– Может, я чего-то не понимаю, так объясни мне! – Голос у меня становится слишком высоким и тонким. – Потому что женщина, с которой я только что говорила, так же, как и я, сожалеет об упущенных двадцати восьми годах!

– Да уж конечно, сожалеет, – бормочет отец, но так тихо, что я сомневаюсь, не ослышалась ли.

– Что она тебе сделала? – хриплым шепотом спрашиваю я. – Чем она так тебе насолила, что в отместку ты решил похитить меня?