Она устраивается у меня на коленях, и я четко осознаю, что если бы Софи у меня отняли – кто угодно, пусть даже Делил, – я бы искал ее до конца своих дней. Я не поленился бы заглянуть под каждую звезду. Соответственно, если бы я узнал, что ее собираются отнять, то тут же увез бы ее первым.
Софи вдруг начинает странно вертеться, вглядываясь в небо, и я беспокоюсь, как бы она не упала с крыши.
– А ты знал, – наконец говорит она, – что слово «мама» не меняется даже в зеркальном отражении?
– Не обращал внимания.
Софи прижимается головой прямо к моему сердцу.
– Это так специально, – говорит она.
Уже заполночь Делия поднимается на крышу и садится по-турецки у меня за спиной.
– Отца посадят, да?
Я осторожно укладываю Софи на расстеленное одеяло: она так и уснула, прижавшись ко мне.
– На суде присяжных всякое бывает…
– Эрик.
Я опускаю голову.
– Скорее всего.
Она закрывает глаза.
– Надолго?
– Максимум – десять лет.
– В Аризоне?
Я обнимаю ее.
– Давай решать проблемы по мере их поступления.
Под неусыпным контролем луны я опускаю пальцы в реку ее волос, пробегаю по ландшафту ее плеч. Мы вместе забираемся в спальник – еле-еле вместившись, вплотную, – и она наплывает на меня, накрывая мои ноги своими, мою кожу – своей. Мы прислушиваемся к тишине – Софи ведь спит всего в нескольких футах, – и это задает тон нашему слиянию. Когда нет слов, все чувства обостряются. Секс становится отчаянным, тайным, постановочным, как балет.
Мы продолжаем движения, а где-то в пустыне бродят койоты, и змеи выписывают свой секретный код по песку. Звезды сыплются на нас огненным дождиком – а мы продолжаем движение. Мы движемся, и тело ее расцветает.
Потом, не отрываясь друг от друга, мы поворачиваемся набок; мы настолько близки, что между нами не пройдет даже нож.
– Я люблю тебя, – шепчу я, уткнувшись ей в шею. Слова мои проваливаются в крохотную щербинку на ее горле – это отметина давнего падения с санок.
Вот только эту отметину я помню с самого момента нашего знакомства. Значит, несчастный случай произошел раньше. Еще в Фениксе.
А в Фениксе не выпадает снег.
– Ди, – встревожившись, зову я, но она уже спит.
В ту ночь мне снится, что я мчусь по поверхности Луны, где все теряет в весе, даже сомнения.
В комнату для свиданий входит Эндрю.
– Я думал, ты уволился.
– Это было вчера, – отвечаю я. – Послушайте, этот шрам у Делии на шее… Она якобы неудачно покаталась на санках… Но это ведь неправда?
– Нет. Шрам остался от укуса скорпиона.
– Скорпион ужалил ее в
– Ужалил он ее в плечо, но к тому времени, как Элиза это обнаружила, Делии уже стало совсем плохо. В больнице пытались ввести трубку в легкие, но не смогли, поэтому пришлось разрезать ей трахею и подключить к дыхательному аппарату на три дня – пока она не смогла снова дышать самостоятельно.
– В какую больницу вы ее возили?
– В Баптистскую больницу Скоттсдейла, – отвечает Эндрю.
Если Делию действительно положили в больницу в семьдесят шестом году с укусом скорпиона, должны были остаться записи. Письменные подтверждения того, что ребенок получил серьезное увечье, находясь под опекой матери. А если это случилось один раз, то запросто могло случиться снова. И, возможно, тогда присяжные поймут, почему заботливый отец просто-таки вынужден был выкрасть дочь у нерадивой матери.
Я собираю бумаги и говорю Эндрю, что еще свяжусь с ним. Затем опрометью бросаюсь на стоянку, сажусь в машину и, включив кондиционер на полную мощность, звоню Делии по мобильному.
– Между прочим, – говорю я, – я, кажется, выяснил, почему ты так боишься насекомых.
Баптистскую больницу Скоттсдейла уже переименовали в Скоттсдейл Осборн. Сотрудница архива, следившая за ходом расследования по местным телеканалам, дает нам карточку Делии в обмен на автограф. Мы сидим в архиве, окруженные сплошными стенами папок в цветном конфетти каталожных закладок. Из открытой папки вырывается запах плесени. Я смотрю, как Делия водит пальцем по строкам, и задумываюсь, отдает ли она себе отчет, что другим пальцем касается этой крохотной – не больше десятицентовой монеты – впадинки на шее.
– Прочти, – говорит она минуту спустя и придвигает папку ко мне.