Похищение Эдгардо Мортары

Вот как рассказывал об этой встрече сам Вёйо: «С тех самых пор, как я сюда приехал, я всегда надеялся увидеть знаменитого маленького Мортару. Мне посчастливилось встретить его у престола Святого Петра. Послушавшись своего наставника, он поцеловал мне руку». Чувство радости и ликования, переполнившее издателя L’Univers, заставило его вспомнить о своих недругах — редакторах светской французской прессы, которые поносили папу в связи с делом Мортары. «Вот это зрелище! Видел бы его месье Пле из Siècle

!» Вёйо обнял мальчика и прижал его к груди. Эдгардо, как вспоминал потом Вёйо, с виду здоров, у него доверчивое и «одухотворенное» лицо и «самые прекрасные глаза на свете», а «на вопросы он отвечает без смущения, как хорошо воспитанный ребенок». Еще Вёйо сообщал, что среди учеников его возраста Эдгардо лучше всех знает катехизис.

Вскоре после той встречи французский издатель решил еще раз повидаться с Эдгардо, навестив его в Сан-Пьетро-ин-Винколи. Придя туда, он вначале поцеловал ковчег с оковами святого Петра, а потом отправился к неофиту. «Я увидел те же открытые и живые манеры, те же большие умные глаза». Вёйо, не устававший собирать материалы, подтверждавшие его позицию, стал расспрашивать мальчика о его семье. «Он сказал мне, что любит отца и мать и что вернется жить к ним, когда станет старше и образованнее, и тогда расскажет им про святого Петра, про Иисуса и про пресвятую Марию». По словам Вёйо, они еще немного побеседовали, а потом Эдгардо вернулся в класс. Француз заключал своим всегдашним саркастичным тоном: «Похоже, сам он не сознает, насколько ужасна его участь. А ведь месье Пле уверяет, что ужаснее не бывает»[257].

Глава 17

Восстание в Болонье

Могла ли история, в которой участвовали неграмотная служанка, бакалейщик и маленький еврейский мальчик из Болоньи, изменить ход истории Италии и истории церкви? Вопрос не столь надуманный, как может показаться. Можно смело утверждать, что Анна Моризи — распутная и неимущая девица, неспособная написать даже собственное имя, — внесла больший вклад в объединение Италии, чем многие из героев Рисорджименто, чьи статуи стоят сегодня на площадях итальянских городов.

Национальная гордость заставляет итальянцев видеть в объединении своей страны прежде всего результат итальянских националистических настроений, воплотившихся в одержимом мыслителе Джузеппе Мадзини, итальянской воинской доблести, воплотившейся в бесстрашном Джузеппе Гарибальди, итальянской дипломатической изворотливости, воплотившейся в графе Кавуре, и, наконец, преданной своему народу итальянской королевской власти в лице Виктора Эммануила II. Но событием, которое по-настоящему ускорило объединение Италии, начавшееся в 1859 году, стало решение французского правительства, и в частности императора Наполеона III, направить войска в помощь Сардинскому королевству для изгнания австрийцев из Северной Италии, а также одобрить присоединение к этому королевству не только земель, находившихся непосредственно под властью Австрии, но и тех, где были расквартированы австрийские гарнизоны, — а к ним относилась значительная часть Папской области.

Здесь не место для подробного рассказа о жизни Наполеона III и его эпохе. В более ранний период он был энтузиастом объединения Италии и даже принимал участие в итальянских бунтах 1831 года, вдохновленных карбонариями. С другой стороны, в 1849 году, желая укрепить собственную власть и стремясь с этой целью заручиться поддержкой католиков, он направил французские войска в Рим, чтобы разгромить там республику и восстановить старый режим. Боясь настроить против себя католиков во Франции, он оставил французских солдат в Риме, однако, оставаясь в душе противником государства, которым по церковным законам управляет папа, он выказывал себя в лучшем случае нерешительным сторонником папской власти.

По словам одного болонского журналиста, который вспоминал о деле Мортары спустя полвека, захват Эдгардо стал для папской власти самоубийственным ударом. В патриотической манере журналист объясняет это отнюдь не воздействием этой истории на французов, а сильным впечатлением, какое она произвела на либералов и масонов в самой Италии, в чьих глазах папская власть давно уже дискредитировала себя[258]. А вот французские журналисты, тоже называвшие дело Мортары последней соломинкой, переломившей хребет папскому режиму, писали больше о том, как это дело повлияло на французское общественное мнение. Статья в L’Espérance, вышедшая в самом начале 1860 года, вскоре после падения папского режима в «легациях», сообщала (вне сомнения, впадая в преувеличение), что не было ни одного французского солдата, который, вернувшись в родную деревню, не рассказывал бы там про маленького еврейского мальчика, украденного у родителей[259].