Похищение Эдгардо Мортары

Когда они получили это письмо, Скаццоккьо немедленно составил новое прошение, адресованное издателю-иезуиту, и сопроводил его различными иллюстративными документами. Ответ Курчи, написанный 1 ноября, дает хорошее представление об образе мыслей одного из наиболее влиятельных защитников папы. «Благодарю вас за любезно присланные новые разъяснения, касающиеся известного дела», — писал он, но затем добавлял, что они нисколько не изменили его мнения, с которым можно ознакомиться в ближайшем выпуске журнала, в настоящее время находящемся в печати. «Вам и вашим собратьям эта статья может показаться чересчур суровой», — продолжал он, но выражал надежду, что они войдут в его положение. Он ведь вынужден откликаться «на самые свирепые выпады против католической церкви и ее августейшего главы, которые были сделаны в многочисленных европейских газетах в связи с известным делом»[185].

Между тем в Болонье L’osservatore bolognese в течение одного месяца выпустила целых три статьи, посвященные делу Мортара. Последняя из них, вышедшая в конце октября, начиналась с ответа на недавние нападки со стороны парижской газеты

Journal des Débats. Болонская католическая газета опровергала опубликованное в Journal сообщение о раздуваемых церковью антисемитских настроениях в городе. Среди прочих эпизодов французская газета упоминала о еженедельном кукольном представлении на главной площади Болоньи, где марионеток постоянно заставляют «выкрикивать слова ненависти в адрес евреев».

Наряду с двумя другими французскими газетами Journal des Débats

досталась своя порция хулы за неизменную враждебность по отношению к папе и его власти. L’osservatore bolognese заявляла, что «хормейстеры современного рационализма» — это всего-навсего шайка лицемеров, которые отворачиваются от фактов, чтобы вести свою «предательскую и неумолимую войну против правды и против католичества». Они просто используют имя Мортары в своих циничных целях: «Вот они, эти филантропы, эти гуманисты, которые без зазрения совести эксплуатируют страхи матери и целого семейства только для того, чтобы лишний раз кольнуть ту самую церковь, чьими преданными и почтительными сынами они с таким лицемерием себя именуют».

По мнению болонской католической газеты, здесь не было места ни для споров, ни для критики. Важно было просто знать факты и помнить о богоданных законах церкви, о законах религии. Мальчика крестили — и «мы надеемся, никто не захочет отрицать того, что крещеный человек становится христианином». Конечно, для бедной матери разлука с ребенком обернулась большим огорчением, но ведь было сделано все, чтобы такой шаг оказался как можно менее болезненным. Далее в L’osservatore bolognese сообщались «волнующие подробности» той поездки, ставшие известными газете, и излагалась очередная версия истории про чудесное обращение в пути. Рассказ этот заканчивался так: «Из писем из Рима мы узнаем, что сейчас, как и всегда, мальчик чрезвычайно доволен своим положением и выказывает живой ум, большое послушание и мягкий нрав». Единственное, что омрачает его счастье, — это «мысль о том, что его родители, его братья и сестры по-прежнему остаются иудеями». «Но я буду молиться Богу, — будто бы говорил мальчик, — чтобы он пролил на них свет своей благодати и они тоже сделались христианами»

[186].

Тем временем другой болонский еженедельник, близкий к церкви, Il vero amico, повторял довод о том, что Момоло и Марианна возмущаются тем, что у них отобрали сына, лишь потому, что теперь один из «их отпрысков перейдет из иудаизма в истинную человечную религию Христа». Еще эта газета утверждала — затрагивая другую тему, уже поднятую в Civiltà Cattolica

, — что если журналисты во Франции, Германии и Англии «повышают голос на папу, обвиняя его в несправедливости, похищении и тирании», то это не должно никого удивлять: «ведь сегодня очень многие европейские газеты находятся в руках евреев»[187].

В итальянской католической прессе появилась целая лавина статей, защищавших папу и поносивших врагов церкви, каковых уличали в незнании (вероятно, добровольном) учения Христа и требований религии. Эти обвинения опирались на такое религиозное представление о евреях, в свете которого любые нападки на Святейший престол и попытки заступиться за еврейскую семью выглядели особенно вредоносными и богомерзкими. Преимущества, которые получал мальчик, превратившись из иудея в католика, казались столь очевидными, а желание любого христианина вернуть его родителям-евреям — столь нелепым, что журналисты едва могли подобрать слова от возмущения.