Похищение из сераля

После этого тематического показа в ход пошли обыкновенные шуточные выступления: практически цирковой номер нарочито унылых артистов, длинного и низкорослого (Пат и Паташон — так определил их Макс), балетный танец в настоящих пачках и пуантах (притом что танцевали мужчины под неумолчный смех зала!), скабрезная песенка «мужа и жены» с игривыми толчками бедрами и попами и тому подобные репризы… Вдруг заиграла экзотическая музыка (отдаленно похожая на индийскую) и на середину вестибюля выбежала Анна Мориц, замотанная в какие-то цветные шали и покрывала.

— Представьте милые мужчины, что перед вами выступает Мата Хари! — громко сказала она и приступила к танцу. Его основой стало чередование раскачивания станом и плавных вращений, а сутью — снятие бесконечных покровов медленными дразнящими движениями. Но вот их стало совсем мало и при снятии очередной шали жадным мужским взглядам предстал обнаженный женский торс, прикрытый в районе грудей газовым шарфом. Но Анна продолжила танец, сняла покров с бедер и стала подставлять под взгляды свои стройные ноги и достойные похвал ягодицы (пах ее был прикрыт расшитым бисером шелковым треугольником, держащемся на цепочке, обвивавшей стан). Мужчины горячо захлопали, Анна же сорвала с груди и шарфик, мотнула титечками и побежала вверх по лестнице, волоча за собой покрывала, но не спеша их накидывать. Наградой ей стала буря оваций, в которой принял горячее участие и наш бывалый попаданец.

Его номер был в программе выступлений последним. Он переоделся в гримерной в сценический костюм (узкие расклешенные к щиколотке брюки белого цвета и желтую парчовую рубашку), взял загодя приготовленный граммофон и стал спускаться по лестнице в вестибюль. Заведя граммофон, он опустил иглу на записанную для себя пластинку и, пока игла добиралась до звуковой дорожки, повернулся к публике и сказал:

— Эта песня посвящается всем людям мира — независимо от их расовой принадлежности.

А необыкновенная для этого времени бодрая ритмичная музыка уже пошла, и он запел знаменитый шлягер Африк Симона, приплясывая и пританцовывая в его стиле:

Тер-ач-ха, тер-ха-хаТер-фу-ба, тер-ха-ха!

Ла-лала-лала, лала-лалаЛала-лала-лала, лала-лалаЛа-лала-лалала, лала-лалаЛала-лала-лала, лалалала!Дулу билу менади, афа-на-на!Омана кукарела, шала-лалаДулу билу менади, афа-на-наОмана кукарела, шала-лала!

Хэй! Вак ю даутаУлюква, ама-на-наВак ю ти, вак ю даутаОла, ола, нава-на!Хэй, вак ю даутаУлюква ама на-наВак ю ти, вак ю даута

Ола, ола, нава-на!Уюи гидина лав ю, афа-на-наОмана кукарела, шала-лалаУюи гидина лав ю, афа-на-наОмана кукарела, шала-лала!Венна наумия, афа-нанаОмана кукарелла, шала-лалаВенна наумия, афа-нана

Омана кукарела, шала-лала-а-а!

Зал, который в начале шлягера был в недоумении (Макс глаз-то не закрывал), к концу его неизбежно попал в его плен и вовсю пританцовывал. И потому взорвался аплодисментами, хотя недоумение в глазах мужчин даже усилилось. Тогда Городецкий сказал:

— Песня эта, как вы поняли, африканская с отдельными английскими словами. В ней говорится: ты белый, а я черный, это — слова, мы все же так похожи, шала-лала, ведь на плечах у нас есть голова, ты человек, я тоже, тоже…

Когда Максим явился в буфет после обратного переодеванья в костюм светского человека, места за столами были практически разобраны. Он покрутил головой, приметил свободный стул в дальнем конце зала, но, когда двинулся к нему, был перехвачен женской ручкой: мягкой, но твердой. Опустив глаза, он встретил взгляд Анны и ее улыбку в сопровождение слов:

— Я от этого стула пятого мужчину отгоняю, а единственный, которого жду, все в гримерке прихорашивается…

— Надо было мне хотя бы намекнуть о будущем соседстве, — сказал Максим, усаживаясь рядом. — Тем более, что Вы тоже единственная женщина в театре, с которой я более-менее знаком.

— Удивительно, как различно устроены женщины и мужчины, — хохотнула Анна. — Вы тянетесь к единственно знакомой женщине в нашем обществе, а я — к единственному малознакомому мужчине.

— Я недавно прочел, что любовь и влюбленность — два разных чувства, — изрек Городецкий сентенцию Марины Цветаевой: — Любить можно только хорошо знакомого, родного человека, а влюбляться — только в незнакомого.