Похищение Луны

— Я рано осиротела, у меня не осталось никого на свете, кроме тетушки Вителли, сестры моего отца. Отец и тетка принадлежали к семье крупных коммерсантов. Три поколения этой семьи занимались коммерцией, и все три имели прочные связи с Востоком.

С детства я слышала рассказы об экзотических странах, мечтала попасть на Восток. Потом встретилась с тобой. Ты был первый мужчина, с которым я познакомилась в пансионе Сен-Жермен, после того как вышла из монастыря Клюни. Первый, которому я доверила сердце.

По традиции нашей семьи, и я должна была выйти замуж за коммерсанта. Так хотела тетя. Она уже выбрала мне в женихи мосье Ришпена. Разве ты не замечал, что я его ненавижу?..

Стенные часы пробили шесть.

Элен вздрогнула. Прислушалась к дыханию больной, потом шепотом продолжала:

— Мосье Ришпен был другом моего дяди Вителли. Они имели общие дела в Леванте: не то трапезундский табак, не то уголь.

Тетя вбила себе в голову, что должна выдать меня за человека, которому она доверяет. Она твердила мне это всякий раз, навещая меня в пансионе Клюни.

Могла ли я пойти против воли тетушки? Это значило бы лишиться и ее расположения, и наследства. Что было делать в шумном Париже одинокой девушке, выросшей в монастырских стенах?

Элен плакала. Я не находил слов, чтобы утешить ее.

— Останься, не уезжай! — стонала Элен. — Останься! Мы будем жить где и как ты хочешь. Если тетя умрет, поедем в Париж, начнем новую жизнь.

Она была убеждена, что тотчас же по моем возвращении в Грузию большевики будут лить мне в горло расплавленный свинец.

Рим, 30 сентября.

Вчера в 3 часа 10 минут пополуночи скончалась синьора Вителли. Я не могу заснуть в доме, где находится покойник.

Элен боится покойников пуще меня. Она дрожала и плакала всю ночь.

Я сидел у ее изголовья, утешал, старался успокоить ее. Но только она сомкнет глаза, тотчас вдрогнет, пугаясь малейшего шороха.

Как ребенок, как дикарка, она верит: когда душа усопшего отправляется на тот свет, поднимаются тени умерших предков, обступают старый очаг, и в завороженном привидениями доме раздаются стуки.

Старик Джакомо всю ночь молился у гроба, упав ниц. Всю ночь капала вода из ледника, всю ночь перезванивались стенные часы в доме Вителли.

Приписано позже: «Элен совершенно одинока и беспомощна. Все заботы о похоронах, конечно, свалились на меня и Вахтанга Яманидзе.

— Даже на похоронах родной тетки не пришлось мне столько побегать! — острил Вахтанг».

Рим, 4 октября.

Весь день шел дождь. А как хотелось попрощаться с римскими холмами в ясную погоду! В 00.30 отошел ночной экспресс Рим—Тарашо.

Долго, долго смотрел я в окно на бегущую за поездом Элен. Ветер трепал рассыпавшиеся по ее лицу волосы. И в свете газовых фонарей лицо ее казалось бледнее, чем лик ангела смерти.

Такой останется в моей памяти Элен Ронсер.

Зугдиди, 1929 г., август.

Уже давно я в Грузии.

Наша авантюра закончилась гораздо проще, чем мы предполагали.

Ползком крались мы к границе Грузии.

Трое суток скрывались в лавровых и магнолиевых рощах Аджарии.

Как только перешли первую зону, проводник нас выдал.

Уже более года я на свободе. Живу в Зугдиди и исследую вопросы фетишизма в древней Колхиде.

Яманидзе назначен директором кожевенного завода.

А Элен Ронсер?..

Немало горечи испытал я из-за нее. Иные любят кофе сладким. Я же, наоборот, ценю в кофе именно его горечь.

Любовь тем прочнее, чем больше горечи и печали остается от нее.

Печаль, в конце концов, устойчивее наслаждения».

Тамар закрыла блокнот и долго сидела перед окном, глядя на дремавший в темноте сад.

ХВАЛА ПЛАТАНАМ

…Где вы, умеющие читать в книге природы, тайновидцы, чтобы поведать, о чем рассказывают морскому ветру листья платанов? Где вы, мастера кисти, чтобы передать живописность молодого деревца, на стволе которого чешуей топорщится кора — рисунком причудливым, как иероглифы!

Ничего так не поражало меня в детстве, как расписные стволы платанов. Мне казалось, что их разрисовал какой-то таинственный художник.

И в самом деле, что только не напоминают эти узоры!

Одни — птицу, раскрывшую крылья, другие голову оленя с ветвистыми рогами, иные — далекие морские острова, некоторые — китов, разверзших пасть. Возьмешься за карандаш, чтобы срисовать, но не так-то легко воспроизвести их.

Так было и, видно, так будет, произведение великого мастера всегда кажется созданным легко и непринужденно.

Как умиротворяет человека шелест листьев платанов, когда солнце Колхиды пробуждает в нас жажду прохлады!

Вид этих гигантов вливает в душу бодрость.

Еще древние египтяне любили стройные обелиски, ибо обелиск — это мечта выжженной зноем земли, мечта о дереве.

Но устремленность обелиска к небу холодна, отчуждена от жителя земли.

В статности платана — тоже устремленность к небесам. И в то же время ему свойственны цветенье, зеленость и жизнелюбие.

Вот почему так любили платан древние греки.

Из дневника Тараша Эмхвари.