Похищенный. Катриона

Теперь, когда мы очутились в нелегком положении, мысли мои вдруг прояснились, и я, видя все, как через увеличительное стекло, понял, что разбираться в средствах не приходится. У меня не осталось ни одной монетки, но в кармане лежало письмо к лейденскому торговцу; добраться же до Лейдена мы теперь могли только одним способом: пешком.

– Катриона, – сказал я. – Я знаю, вы храбрая и, надеюсь, сильная девушка, – можете ли вы пройти тридцать миль по ровной дороге?

Как потом выяснилось, нам надо было пройти едва две трети этого пути, но в ту минуту мне казалось, что именно таково было расстояние до Лейдена.

– Дэвид, – сказала она, – если вы будете рядом, я пойду куда угодно и сделаю что угодно. Но мне страшно. Не бросайте меня в этой ужасной стране одну, и я на все готова.

– Тогда в путь, и будем идти всю ночь, – предложил я.

– Я сделаю все, что вы скажете, – отвечала она, – и не стану ни о чем спрашивать. Я поступила дурно, заплатила вам за добро черной неблагодарностью, но теперь я буду вам во всем повиноваться! И я согласна, что мисс Барбара

Грант лучше всех на свете, – добавила она. – Разве могла она вас отвергнуть!

Я ровным счетом ничего не понял; но мне и без того хватало забот, и всего важней было выбраться из города на лейденскую дорогу. Это оказалось нелегким делом; только в час или в два ночи нам удалось ее найти. Когда мы оставили дома позади, на небе не было ни луны, ни звезд, по которым мы могли бы определять направление, – только белая полоса дороги да темные деревья по обе стороны.

Идти было очень трудно еще и потому, что перед рассветом вдруг ударил сильный мороз и дорога обледенела.

– Ну, Катриона, – сказал я, – теперь мы с вами как принц и принцесса из тех шотландских сказок, которые вы мне рассказывали. Скоро мы увидим «семь долин, семь равнин и семь горных озер». (Эта неизменная присказка мне хорошо запомнилась.)

– Да, но ведь здесь же нет ни долин, ни гор! – сказала она. – Хотя эти равнины и деревья, правда, очень красивы.

Но все-таки наш горный край лучше.

– Если бы мы могли сказать то же самое о наших людях,

– отозвался я, вспоминая Спротта, Сэнга да и самого

Джемса Мора.

– Я никогда не стала бы плохо говорить о родине моего друга, – сказала она так многозначительно, что мне показалось, будто я вижу в темноте выражение ее лица.

Я чуть не задохнулся от стыда и едва не упал на смутно чернеющий лед.

– Не знаю, как по-вашему, Катриона, – сказал я, несколько придя в себя, – но все-таки сегодня счастливый день! Мне совестно так говорить, потому что вас постигло столько несчастий и невзгод, но для меня это все равно был самый счастливый день в жизни.

– Да, хороший день, ведь вы были ко мне так добры, –

сказала она.

– И все-таки мне совестно быть счастливым, – продолжал я, – сейчас, когда вы бредете здесь, в темную ночь по пустынной дороге.

– А где же мне еще быть? – воскликнула она. – Я ничего на свете не боюсь, когда вы рядом.

– Значит, вы простили меня? – спросил я.

– Я сама должна просить у вас прощения, и если вы меня прощаете, не вспоминайте больше об этом! – воскликнула она. – В моем сердце нет к вам иных чувств, кроме благодарности. Но, скажу честно, – добавила она вдруг, – ее я никогда не прощу.

– Это вы опять про мисс Грант? – спросил я. – Да ведь вы же сами сказали, что лучше ее нет никого на свете.

– Так оно и есть! – сказала Катриона. – И все равно я никогда ее не прощу. Никогда, никогда не прощу и не хочу больше о ней слышать.

– Ну, – сказал я, – ничего подобного я еще не видывал.

Просто удивительно, откуда у вас такие детские капризы.

Эта молодая леди была нам обоим лучшим другом на свете, она научила нас одеваться и вести себя, ведь это заметно всякому, кто знал нас с вами раньше.

Но Катриона упрямо остановилась посреди дороги.

– Вот что, – сказала она. – Если вы будете говорить о ней, я сейчас же возвращусь и город, и пускай будет надо мной воля божия! Или, уж сделайте одолжение, поговорим о чем-нибудь другом.

Я совершенно растерялся и не знал, как быть; но тут я вспомнил, что она пропадет без моей помощи, что она принадлежит к слабому полу и совсем еще ребенок, а мне следует быть разумнее.

– Дорогая моя, – сказал я. – Вы меня совсем сбили с толку, но боже избави, чтобы я как-либо совлек вас с прямого пути. Я вовсе не намерен продолжать разговор о мисс

Грант, ведь вы же сами его и начали. Я хотел только, раз уж вы теперь под моей опекой, воспользоваться этим вам в назидание, потому что не выношу несправедливости. Я не против вашей гордости и милой девичьей чувствительности, это вам очень к лицу. Но надо же знать меру.

– Вы кончили? – спросила она.

– Кончил, – ответил я.

– Вот и прекрасно, – сказала она, и мы пошли дальше, но теперь уже молча.