Похититель душ

– Я вам сказал правду: кроме тех, что я вам назвал, у меня не было других намерений, целей и причин, а их достаточно, чтобы убить десять тысяч человек.

После этого милорд советник прекратил допрос обвиняемого и приказал привести Франческо Прелати. Прелати поставили рядом с Жилем де Ре, обвиняемым, и он и вышеназванный обвиняемый были допрошены – вышеназванным епископом Сен-Бриёк на предмет вызова демонов и жертвоприношений им в виде крови и отдельных частей тел маленъких детей, а также мест, где они проводили колдовские ритуалы и жертвоприношения, в совершении которых обвиняемый и Франческо сознались.

Далее Жиль, обвиняемый, и Франческо ответили, что вышеназванный Франческо по приказу обвиняемого несколько раз вызывал демонов, и одного определенного демона по имени Баррон, как в его отсутствие, так и при нем, и, более того, вышеназванный обвиняемый признался, что участвовал в двух или трех таких сеансах, в Тиффоже и Бурнёфан-Ре, но он ни разу не смог увидеть или услышать демона, несмотря на то что обвиняемый с помощью вышеназванного Прелати передал этому самому Баррону записку, написанную его собственной рукой, в которой обещал выполнять приказы демона, но желал сохранить свою душу и жизнь. А также обвиняемый обещал вышеназванному демону Баррону руку, глаза и сердце ребенка, которого Франческо должен был принести ему в жертву, но не принес.

Милорд советник затем приказал Франческо Прелати вернуться в комнату, где его держали под стражей. И тогда обвиняемый Жиль повернулся к Прелати и, тяжело вздохнув, со слезами на глазах сказал по-французски: «Прощай, Франческо, друг мой! Нам больше не суждено встретиться на этом свете; я молю Бога, чтобы он дал тебе терпение и понимание, и знаю, что, если тебе хватит веры в Бога, мы снова встретимся и вкусим радости рая. Молись за меня Богу, а я стану молиться за тебя!»

После этого он обнял Франческо, которого тут же увели».

Мы с моим сыном вместе читали одну из первых копий признания милорда. Ее дал мне Жан де Малеструа, который получил собственную копию, поскольку не присутствовал при допросе. Над другими копиями старательно работала целая армия специально нанятых писцов, которые, склонившись над пергаментами, с невероятной скоростью заполняли страницы словами.

Я тяжело вздохнула, читая сухие, бесчувственные слова, и спросила сына:

– Что могут означать слова «с прискорбием » в описании его речи? Может быть, он плакал, как тогда, когда я говорила с ним в первый раз в той самой комнате, где он сделал свое признание? Если так, то это не слишком точное определение.

Покачав головой, он хотел сказать мне, что знает не больше моего.

– Матушка, тебе следует помнить, что в задачу этих документов не входит передать тонкости ситуации, в которую попал милорд. Они должны защитить тех, кто вынесет ему смертный приговор, от гнева его семьи, и больше ничего.

Возмущение семьи, скорее всего, будет таким же сухим и лишенным искренних чувств. Рене де ла Суз вряд ли будет по-настоящему горевать о брате, но станет рвать на себе рубаху и посыпать голову пеплом, чтобы получить назад владения милорда, которые тот отнял у него силой. Маленькая Мари де Ре едва ли знала отца, кроме того, что ей рассказывала о нем мать, имеющая все основания его ненавидеть.

Неужели Жиль де Ре наконец сломался в своих роскошных апартаментах и выдал все свои сокровенные тайны? Мне казалось, что я слышу его голос.

– В его словах я слышала маленького Жиля. То, что он совершил, став взрослым мужчиной, по сути, ничем не отличается от его детских безобразий, только по природе нынешние преступления гораздо страшнее.

Жан встал со стула и, отойдя от меня, подошел к маленькому окну и несколько мгновений внимательно глядел во двор. Мне показалось, что его взгляд на чем-то остановился, но я знала по опыту многих лет, что смотреть Там не на что. Видимо, он задумался о чем-то своем.

– Я бы хотела знать, о чем ты думаешь, сынок, – тихо проговорила я.

Он тяжело вздохнул, потом снова медленно втянул в себя воздух. Когда он ко мне повернулся, я увидела у него на лице волнение.

– Матушка, милорд совершил очень много страшных вещей в своей юности. Просто ты ничего о них не знала, – сказал он.

Я попыталась улыбнуться.

– Совсем недавно ты мне сказал, что мальчики не склонны рассказывать все свои тайны женщинам, которые о них заботятся.

– Должен признаться, что не только у милорда были тайны, – со стыдом в голосе сказал он.

Внутри у меня все сжалось от неприятного предчувствия.

– Ты хочешь мне что-то рассказать, Жан?

– Да, но не о себе, а о моем давно умершем брате.

– О Мишеле? Что он сделал такого, о чем не решился рассказать мне?

Жан молчал несколько минут, словно не мог подыскать верных слов для того, что хотел мне поведать.

– Это было так много лет назад, – сказала я.– Нет ничего такого, за что я не смогла бы его простить – да и тебя тоже.

– Речь не идет о том, что он сделал, а о том, что сделали с ним. Точнее, пытались сделать.

Прошло несколько секунд, прежде чем я начала понимать, что он имеет в виду.

– Продолжай, – прошептала я.