Похитители грёз

Вся ситуация вызвала у Блу сильное раздражение.

— На улицах Чикаго голодают дети, — сказала она. Её волосы топорщились от негодования. — Каждый час с лица земли исчезают три вида животных, потому что нет денег, чтобы защитить их. А ты продолжаешь носить эти невероятно дурацкие туфли-лодочки и, купив все эти вещи, до сих пор их не заменил!

Гэнси недоуменно уставился на свои ноги. Движение его пальцев было едва заметным сквозь носок топ-сайдеров. И в самом деле, в свете последних событий, эти туфли были единственным, что правильно в мире.

— Мне нравятся эти туфли.

— Иногда я ненавижу тебя, — сказала Блу. — И Орлу, и всех людей.

Она ненавидела его за то, что Гэнси, к тому же, арендовал лодку, трейлер, и грузовик, чтобы тащить трейлер на прицепе, а затем попросил старшую кузину Блу, Орлу, чтобы та сопровождала их в последней поездке. Аренда грузовика требовала двадцатиоднолетнего водителя, а их миссия, согласно Гэнси, — экстрасенса. Орла подходила по обоим пунктам и была более чем готова. Она прибыла в Монмаут, одетая для работы: брюки-клеш, босоножки на платформе и оранжевый топ-бикини. Между топом и штанами-клеш виднелись акры голой кожи. Ее оголенный живот так открыто приглашал к восхищению, что Гэнси почти слышал приглушенный голос своего отца, вздыхавшего ему на ухо: «Нынешние девицы». Но Гэнси видел фотографии девиц в годы молодости его отца, и, по его мнению, они не слишком отличались от нынешних.

Он обменялся взглядом с Адамом, потому что так было надо, и, разумеется, Блу перехватила это. Её глаза сощурились. На ней были надеты два изорванных топа и выбеленные свободные штаны. В какой-нибудь другой вселенной Гэнси мог бы признаться Блу, что находил десять дюймов её обнаженного тела более соблазнительными, нежели тридцать кубических футов подтянутой голой кожи Орлы. Но в этой вселенной это была прерогатива Адама.

Он был в ужасном настроении.

Где-то что-то неистово трещало, разносясь эхом по всей Генриетте. Либо это трансформатор, павший жертвой электрической прихоти энергетической линии, либо Джозеф Кавински развлекался со взрывчаткой в преддверии Четвертого июля. В любом случае, это был хороший день, чтобы убраться из города.

— Мы должны двигаться, — велел Гэнси. — Дальше будет только жарче.

Серый Человек сидел в Монстре Цвета Шампанского на Монмаут Авеню, припарковавшись всего в нескольких дюжинах ярдов неподалеку, полистывая историческую книжку и слушая Muswell Hillbillies[22], в то время как воздух из кондиционера играл прохладой на его коже. По-хорошему, ему надо было бы читать о Валлийской истории — при его поверхностном исследование братьев Линч выяснилось, что один парень, с которым они общались, был одержим ею — но, вместо этого, он, потворствуя себе, пробовал свои силы в переводе «Песни смерти Беды[23]». Это было похоже на архаичный кроссворд. Когда текст гласил: «Fore ржm nedfere nжnig wiorрe», было бы вернее перевести в соответствии с первоначальным замыслом автора «Пред тем как обречен отправиться туда» или «Встречая к Смерти путь»? Приятные мучения!

Серый Человек видел, как из фабрики Монмаут вышел парень. Разросшаяся парковка была уже заполнена подростками и прокатными автомобилями с катерами; они определенно собирались куда-то ехать.

Парень, который только что вышел, был представителем старой школы, эффектным и похожим на того, кто попадет в Сенат — Ричард Гэнси. Третий. А это означало, что где-то обитали, по крайней мере, еще два Ричарда Гэнси. Он не заметил арендованную машину Серого Человека, припаркованную параллельно в тени. Не заметил он и белый Митсубиши, стоящий прямо внизу дороги. Серый Человек был не единственным, кто ждал, когда же здание фабрики Монмаут опустеет.

Один академик спросил как-то Серого Человека:

— Почему англосаксонская история?

В то время этот вопрос поразил Серого Человека как глупый и не имеющий ответа. Вещи, которые привлекали его в тот период времени, были, разумеется, бессознательными и многоплановыми, распространявшимися через его кровь от жизненных воздействий. С тем же успехом можно было бы спросить его, почему он предпочитал носить серое, почему ему не нравились всяческие соусы, почему он любил семидесятые, почему был так очарован братьями, когда сам, похоже, не мог преуспеть быть таковым. Он сказал тому академику, будто оружие сделало историю скучной, что, как он уже знал, произнося это, было ложью, а затем самоустранился от беседы. Конечно же, потом он придумал верный ответ, но было уже слишком поздно.