Похитители красоты

Чтобы представить себе, как легко было выбить меня из колеи в те дни, поймите вот что: я не только осталась одна без Фердинанда, я слонялась как неприкаянная по полупустому городу, среди ошалевших иностранцев, ничего не соображающих от жары горемык и спекшихся на солнце клошаров, пока вся Франция гуляла и веселилась. Я одна, а страждущих несметные полчища, и все на мою голову: они будут рваться на прием; а я изволь выслушивать рассуждения меланхоликов и бред сумасшедших. Работать, когда другие развлекаются, и уехать, когда большинство приступит к работе, - такой игрой на контрасте я мотивировала свое решение остаться на праздники в Париже. Хвалилась близким: мол, оттягивать удовольствие - для меня особый смак. На самом же деле я бы все отдала, чтобы быть сейчас вместе с остальными на пляжах. Дежурить на Успение я вызвалась из-за нехватки денег. Я интерн, закончила медицинский факультет и в двадцать шесть лет начала специализацию по психиатрии. Вдобавок мне всегда тревожно в праздники: это разрыв в нормальном течении дней, брешь во времени, лишающая его сути, Я заранее страшилась этого провала в три бессонные ночи. Когда город полон, легче: найдется кто-нибудь, не даст пропасть. Но сейчас все мои друзья разъехались, а родные вообще жили за границей. Меня ждал комендантский час праздничного уик-энда.

Одно хорошо в отделении "Скорой помощи": оно представляет собой маленькую автономию в огромном больничном царстве. Здесь ты сам себе хозяин; отчитываться, конечно, надо, но косвенно. И мне не придется иметь дело с тяжелым" травмами, я избавлена от искромсанных тел, гноя и крови. Моя епархия - травмы психические, тоже, быть может, жуткие, но чистые, бескровные, как мозг в черепной коробке. Мужчины и женщины станут изливать на меня свои горести, а я - слушать и делать вид, будто мне это интересно. Впрочем, утешение обманчивое: душевный недуг менее зрелищен, но тем он страшней, и всякий раз, сталкиваясь с ним, я чувствую себя так, будто передо мной внезапно разверзлась бездна. В сущности, я никогда не ощущала тяги к медицине; мне понадобилось учиться семь лет, чтобы понять, что это поприще - не мое и что вообще-то ни одно поприще не влечет меня больше других. Какую вину хотела я искупить, избрав этот путь? Я знала, что мая жизнь пройдет без неожиданностей, как по заданной программе, и ненавидела ее не за то, что она конечна, а за то, что предсказуема. Я всегда носила с собой в сумке томик стихов Луизы Лабе и кассеты Баха. В медицинском центре, где я работала, меня так и прозвали: "уокмэн" - за то, что я постоянно ходила в наушниках. Слушать Иоганна Себастьяна Баха в клинике или диспансере - значит отгородить себя от мира волшебным щитом, взирать на ад с высоты рая. Я включала музыку, и что-то божественное овладевало мною. Кто это сказал о Бахе, что он - единственное весомое доказательство существования Бога?

Меня познакомили с другими дежурными врачами, среди них был кардиолог, совсем мальчишка с круглыми розовыми щеками, анестезиолог, рыжая, слишком ярко накрашенная женщина, длинный, сухопарый офтальмолог, молодой, но лысый хирург и еще, конечно, больничный священник целомудренного вида, который словно извинялся перед всеми за то, что живет на свете. У меня не было никакого желания. общаться с ними. Никогда не любила тесного кружка интернов и медперсонала, сплоченного духом соперничества да привилегированным положением по отношению к массе страждущих. Врачами становятся не затем, чтобы приносить людям облегчение, а из желания помучить их на законном основании, наказать за их немощи. Мне претили дух ординаторской, похотливость иных докторов, подогретая близким соседством смерти. Я не хотела слушать пикантных откровений медсестер, вернувшихся из отпуска, не хотела знать глупых интрижек, что завязываются здесь долгими ночами. Я заранее презирала их всех, опасаясь, что они сочтут меня некомпетентной. Что такое презрение? Это боязнь оказаться хуже других и, как результат, предвзятость в оценках: их мнение о тебе ты как бы отсылаешь им авансом. Три ночи мне предстояло существовать в постоянной нестыковке: я имею в виду ничтожность моих терзаний рядом с чужой бедой. Я так погрязла в собственных проблемах, что была к ней глуха. Мне хотелось по возможности свести к минимуму общение с людьми: пусть меня оставят в покое, я укроюсь в тихой гавани среди всеобщего разброда.