Похитители красоты

Вечер выдался долгий, тоскливый, полно ложных вызовов и попыток самоубийства. Я была на своем посту, как капитан на мостике. В том же корпусе помещалась медико-юридическая служба, тоже относившаяся к моей компетенции, туда поступали мелкие воришки, нелегалы, по большей части марокканцы и африканцы, и мельтешня арестованных и стражей настраивала на тюремный лад. Я поняла наконец, за что не люблю остров Сите: на этом клочке земли расположились впритык друг к другу собор Парижской Богоматери, Отель-Дье и префектура полиции – союз сутаны, белого халата и дубинки; зловещее трио не могут заглушить даже беспечные туристы. Я с тревогой вглядывалась в незнакомые лица вновь прибывавших и особенно боялась агрессивных подростков, таких, знаете, что выплевывают слова точно пули, ходят враскачку и выглядят так, будто выскочили из клипа в стиле рэп. Мне было страшно ставить диагноз сходу, без полного набора симптомов: как бы не раздуть легкое недомогание, не проглядеть тяжелый случай. Белый халат, конечно, прибавляет авторитета, но это лишь фикция: мне не хватало апломба, я была то безапелляционна, то неуверенна и никак не могла найти верный тон. По правилам, мне надлежало выслушать пациента и решить после беглого осмотра, оставить его в больнице или направить в другую клинику по месту жительства. Мы были всего лишь перевалочно-сортировочным пунктом. Еще полагалось все записывать в карту, и я должна была сочетать проницательность медицинского светила со сжатостью полицейского протокола. Я щедрой рукой раздавала яркие, как конфетки, капсулы из запасов в аптечном шкафу, чтобы унять беспокойных. Пациенты по большей части были не больны, а просто выбиты из колеи и пришли за моральной поддержкой: им только и надо было, чтобы их кто-то выслушал, как-то утешил. Помню, на первой своей практике я принимала так близко к сердцу все, что они рассказывали, что даже могла всплакнуть над их бедами. Некоторые находили удовольствие в самоуничижении, но большинство являлось в Отель-Дье, чтобы их избавили от них самих, чтобы кто-то взял их на свою ответственность, – так отсидевшие срок, едва выйдя из тюрьмы вновь идут на преступление, потому что свобода повергает их в ужас. Порой я чувствовала почти осязаемую враждебность, подспудную агрессию. Иные норовили обнажить свое хозяйство, приходилось на них прикрикивать, чтобы спрятали. Кое-кого я жалела: например, клошар по имени Антуан, сын разорившихся фермеров из провинции, плакался мне, что не любит ни вина, ни пива, потому как с детства приучен к чаю с печеньем. Слишком грязный для чистой публики и слишком хорошо воспитанный для улицы, он чувствовал себя изгоем среди нищей братии.