Он чувствовал это, когда подергал дверную ручку винилового особняка Кавински. Передняя дверь открылась без сопротивления. Дом был полон чудес, но Грейуорена среди них не оказалось. Миссис Кавински медленно оторвала щеку от унитаза – ресницы у нее вяло хлопали, из ноздрей текло.
– Я плод вашего воображения, – сказал Серый Человек.
Она кивнула.
Он чувствовал это, когда склонился над «БМВ» Ронана Линча на парковке Монмутской фабрики и проверил идентификационный номер. Обычные номера состояли из семнадцати цифр и указывали, что это за машина и где она была сделана. Но номер «БМВ» состоял лишь из восьми цифр и соответствовал дате рождения Ниалла Линча. Серый Человек пришел в бешеный восторг.
Он чувствовал это, когда позвонил Гринмантл и стал нервно ругаться, что прошло уже столько времени.
– Вы меня слушаете? – спросил Гринмантл. – Или мне нужно приехать самому?
Серый Человек ответил:
– Генриетта и правда уютный городок.
Он чувствовал это, когда вошел в домик приходского священника возле церкви Святой Агнессы и спросил у хозяина, не исповедовались ли братья Линч в чем-нибудь примечательном. Священник издал множество потрясенных звуков, когда Серый Человек протащил его по маленькому кухонному столу, и по круглому кофейному столику, и через автоматическую кормушку, которой пользовались две церковных кошки, Джоан и Димфна.
– Вы нездоровы, – сказал священник. – Я могу найти того, кто способен вам помочь.
– Мне кажется, – ответил Серый Человек, опуская священника на коробку с новыми молитвенниками, – я уже не нуждаюсь в помощи.
Он чувствовал это, когда все приборы, погруженные в «Кремовую Чуму», светились, как новогодняя елка, мигали, завывали и старались что было сил. Когда это случилось впервые, Серый Человек подумал: «Да. Да, именно такое ощущение».
А потом он вспомнил, зачем приехал сюда.
Лампочки горели, датчики работали, сигналы выли.
Это была не проверка связи.
Медленно и неумолимо приборы вывели его из города – и вознаградили еще более высокими показаниями. Серый Человек чувствовал это даже теперь, в неизбежности своей погони за сокровищем. То и дело приборы притихали, экраны едва мерцали. А потом, когда он уже начинал подозревать, что паранормальная активность свернулась насовсем, заведя его в тупик, приборы вновь взрывались светом и звуком, ярче прежнего.
Это была не проверка связи.
Серый Человек неуклонно приближался к Грейуорену.
Он это чувствовал.
40
В одиннадцать часов утра Ганси получил от Ронана несколько сообщений. Первое представляло собой фотографию. Крупный кадр той части тела Ронана, которую раньше он никогда не видел. К ней был привязан ирландский флаг. Ганси доводилось видеть и более карикатурные проявления национализма, но редко.
Послание пришло в разгар чаепития. Осовелый после скверного сна на кушетке, отупевший от чопорных светских разговоров, которые велись вокруг, преследуемый воспоминаниями о ссоре с Адамом, Ганси не сразу понял глубинный смысл этой фотографии. Понимание забрезжило, когда пришла новая эсэмэска.
И Ганси вдруг полностью проснулся.
Ронан отлично рассчитал время. Ганси унаследовал от матери искреннюю нелюбовь к выказыванию сильных чувств на публике («Лица окружающих тебя людей, Дик, – это зеркала… стремись к тому, чтобы они всегда отражали улыбку»); получив эту новость в окружении изящного фарфора и смеющихся дам за пятьдесят, он успел понять, как на нее реагировать.
– Всё хорошо? – поинтересовалась сидевшая напротив женщина.
Ганси хлопнул глазами.
– О. Да, спасибо.
Не существовало обстоятельств, при которых он ответил бы на ее вопрос как-то иначе. Разве что если бы умер какой-нибудь близкий родственник. Или если бы Ганси оторвали руку.
Возможно.
Приняв поднос с сэндвичами от женщины, сидевшей справа, чтобы передать его соседке слева, Ганси задумался, не проснулся ли еще Адам. Он подозревал, что тот всё равно не спустится, даже если уже не спит.
В его памяти возник образ Адама, швыряющего безделушки со столика на пол.
– Какие восхитительные сэндвичи, – сказала дама справа даме слева.
Ну или она обращалась к Ганси.
– Это из «Клариссы», – машинально ответил он. – Огурцы местные.
«Ронан взял мою машину».
В тот момент воспоминания о Ронане и его подлой улыбке не так уж отличались от воспоминаний об аналогично мерзкой ухмылке Джозефа Кавински. Ганси напомнил себе, что разница существенна. Ронан страдал; Ронану можно было помочь; у Ронана оставалась душа.
– Мне так нравится движение в поддержку местной продукции, – сказала дама справа, обращаясь к даме слева. Ну, или к Ганси.
Ронан обладал обаянием. Просто оно крылось глубоко внутри.
Очень глубоко.
– Такой свежий вкус, – ответила дама слева.