Похмелье

— Асмик Мнацаканян рассказ идёт хорошо через две недели пришлю тебе у меня всё порядке пришли сто рублей целую тебя поцелуй детей Геворг Мнацаканян.

Мы заплатили за телеграмму, подняли воротники и вышли на улицу.

— Что ещё за рассказ такой?

Я рассказал ей в двух словах, и она жевала жвачку и смотрела на меня, и её глаза были красивы, и взгляд полон внимания. Я взял её под руку.

— Может быть, тебе понравится это, слушай. У одного старика умерла жена. Совершенно здоровый старик поклялся на кладбище при народе, поклялся жене, как самый настоящий верующий, поклялся, что не оставит её одну в этой холодной одинокой стране, что придёт к ней через несколько дней, и пусть она потерпит эти несколько дней, пусть потерпит и простит его за опоздание. И старик не стал есть хлеб, и людям отвечал, что «уж на что вол, когда его товарищ умирает, вол грустит, смотрит по сторонам и…».

Я не знал по-русски слова «мычать», и она не помогла мне, не подсказала, я вынужден был изобразить, как мычит вол. Её взгляд наполнился какой-то живой теплотой, бесшумно жующие её губы действовали возбуждающе…

— Что же, мы хуже вола какого-нибудь, выходит? Старик истощился за несколько дней, лёг и умер, слышишь — лёг и умер… У него был красивый сад, он кружил среди яблонь, подсолнухов, ульев и ничего не ел, будто бы был обижен на домашних, будто бы обижен — чтобы они не заставляли его есть… Чтобы не заставляли есть…

Моя рука приятно согревалась под её рукой, наши головы были очень близко, её волосы иногда касались моего подбородка, в её взгляде была любовь — и любовь, и какая-то насмешливая, смешанная с иронией теплота.

— Кто такая Асмик Мнацаканян? — спросила она.

— Кто же ещё, жена моя… Хорошая девушка… мать моих детей… не очень развитая, но очень хорошая мать. Рассказ про старика глупость, да, Ева?..

Переминаясь с ноги на ногу, мы ели пирожки с мясом, купленные тут же на улице. После коньяка, осетрины и ресторанных роскошеств мы ели эти пирожки с каким-то снисхождением, как бы прощая этим пирожкам то, что они — пирожки.

— Ты когда-нибудь играл в футбол?

— Немножко. А что?

— Вспомнила, как ты апельсин из-под колёс увёл. Да, что я хотела тебе сказать: твой художник, художница и её муж — хорошие люди, их можно любить. — Она вытерла уголки губ: — Но задача, найди задачу и разреши её посредством этих людей и ереванской осени.

Я задохнулся, потому что переел. Моё сердце остановилось. Я не ответил ей, у меня кружилась голова.

— Людям искусства стало труднее, положение их значительно затруднилось, — сказала она, — если бы на тему художница — муж — осень, если бы на эту тему написал рассказ Бунин, это был бы хороший рассказ. Современное искусство не может уже этим удовлетвориться. Содержание времён меняется — должно измениться и содержание искусства. У нас критикуют форму, но напрасно, поскольку, принимая новое содержание новых времён, невозможно отрицать форму, ведь форма, — оживлённо сказала она, — средство выражения содержания: новое содержание требует новой формы. Форма — это заявка на новое содержание. Те, кто отрицают форму, выставляют себя поборниками содержания, но по существу они противоречат себе, поскольку форма — оболочка содержания, но это не означает, — вздохнула она, — это не значит, что форма сама по себе не самостоятельное явление, пора уже заговорить о форме формы. Звучит как будто бы смешно, я понимаю, но можно говорить даже о форме формы, потому что форма независимо от содержания имеет своё содержание. Можно снять фильм по содержанию совершенно социалистический, но при этом взять такую форму, чтобы получился фильм антисоциалистический. Шолохов на сельскую тему…

..................................................

…но…

..................................................

…но ведь…

..................................................

…слушай, это к тебе относится, село это не тот перекрёсток, где сходятся линии двадцатого века. На сельскую тему невозможно делать литературу двадцатого века. Твой старик — это наивно. Ты Сэлинджера читал рассказы? Слушай, ты, наверное, проглядел это, иначе ты не стал бы писать о каком-то старике, который не ест хлеба. Рассказ называется «И эти зелёные глаза». …Молодая женщина проводит ночь у старика, её муж и старик разговаривают по телефону, весь рассказ состоит из этого разговора, молодой человек спрашивает у старика о своей жене, но он знает, что его жена у старика, а старик знает, что муж знает, что его жена у него, а муж знает, что старик знает, что он знает, что его жена у старика, и потому именно этот старик сердится и говорит этой женщине, что было бы хорошо, если бы она не ёрзала и спокойно сидела на месте. Женщина нагнулась, чтобы поднять с полу сигару старика. Вот тебе двадцатый век, утончённый, хитроумный и одновременно грубо откровенный. Телефонный разговор, казалось бы, только внешняя оболочка, но какое колоссальное содержание у этой оболочки: во-первых, рассказ весь из диалога — такова форма, и самостоятельное содержание этой формы, в свою очередь…

..................................................