Поход за волей. Забытая война на Амуре

Почему же это движение встречь солнцу, его герои и антигерои, его битвы и завоевания, победы и поражения оказались в тени, не вошли в тело Большой (имперской) истории России? Думаю, что здесь была веская причина, и не одна. Важнейшая из причин – поворот к Западу. Начиная, вероятно, с правления Ивана III, Московское царство стремилось в Европу. Очень быстро из самой западной державы Востока (впрочем, здесь Литва, тоже входящая в пространство держав-наследников Чингиз-хана, могла бы поспорить) Московское царство превратилось (стало воспринимать себя) в самую восточную державу Европы. В первой геополитической доктрине Московского царства («Сказания о князьях Владимирских») эта мысль выражена совершенно отчетливо: Москва – прямая наследница величия Римской империи. Причем, в отличие от «изменившего» латинства, наследница истинная. Отсюда и новый титул правителя – царь, идущий, конечно, от римского имени-титула Цезарь. Правда, царем на Руси прежде именовали Великого хана Золотой Орды («злой царь Узбек», «добрый царь Джанибек» из русских летописей). Но в стране, именуемой теперь «Третьим Римом», об этой мелочи старательно и быстро забыли.

Вполне понятно, что «затылком» увидеть Сибирь было сложно. Потому и политика русских царей на Востоке часто была, мягко говоря, странной. Точнее, странной она виделась из Азии. Из Москвы же она была вполне рациональной – хозяйственной, а точнее – колониальной. Из «ниоткуда» поступали ценнейшие продукты, которыми можно было торговать с Европой – покупать ружья, пушки, офицеров. И хорошо, что средства поступали. Оттуда же при минимальных усилиях и затратах из государевой казны, шли пошлины, таможенные сборы и прочие доходы. Весь интерес государя и государевых людей долгие десятилетия и столетия состоял исключительно в том, чтобы «сибирская казна» пополнялась, давала больше дохода.

Это и составляло главную заботу государевых людей, направляемых из стольного града за «Каменный пояс», за Урал. За нее, за казну, государевы люди (приказчики и воеводы) держали ответ перед государем. Все иное особого интереса у московских властей не вызывало. Потому и в отчеты оно попадало крайне редко. И, понятное дело, что не попадали в отчеты контрабанда, взятки, действия «охотчих» – да и служилых – людей, идущие не вполне в соответствии с целями царской казны и таможенных платежей. Не попадали приключения и авантюры. Не попадала живая жизнь.

Поскольку же именно воеводские документы и данные таможен служат основными свидетельствами русской истории в Азии, выходила она не особенно интересной и, в основном, хозяйственной. Редкие записки путешественников тоже ясности в общую картину не вносили и яркости не добавляли – так, довольно сумбурные этнографические заметки. Даже более поздние исторические труды XVIII столетия ориентировались на сказания и мифы коренных сибирских народов или случайный набор воеводских документов, стремясь реконструировать по ним реальные события.

То, что богатства эти появлялись не сами по себе, оставалось за пределами Большой истории. Как и люди – сильные, жесткие, часто жестокие, которые смогли выжить здесь, сделать это гигантское пространство русским. Люди, которые смогли стать большими сибиряками, чем сибирские народы, бо

льшими степняками, чем сами степняки. Причина понятна: эти люди были в минимальной степени людьми государевыми. На одного государева человека – «поверстанного» казака, пашенного крестьянина, приказчика или воеводу – приходились десятки «людей незнаемых». Бобыли, подказачники, покрученники, вольные охотники, промышленники и великое множество других категорий, не учитываемых или почти не учитываемых в воеводских списках, уйдя от поместной неволи на новые земли, покоряли Сибирь. Но из столиц виделось иное. Десятки, в крайнем случае, сотни казаков легко присоединяли просторы с «ясачными людьми». Последние же едва ли не сами несли этим «казачкам» сверхценные меха. Вот меха и «рыбий зуб» – это важно. А остальное – не особенно.

Конечно, обо всех героях и всех приключениях и перипетиях этой небывалой эпохи одинаково подробно рассказать трудно. Я выбрал один крайне важный, богатый на события эпизод – рождение русского Приамурья. Почему? По нескольким причинам.

Во-первых, я здесь живу. В силу такого случайного обстоятельства именно эта земля мне наиболее дорога. Но есть и «во-вторых». Если в большей части Сибири русские землепроходцы искали и находили «Новую Мангазею», место для промыслов, то на Амуре они искали и нашли Беловодье, град Китеж – место для жизни. Здесь простирались гигантские пространства целинных земель, где могла вызревать не только рожь, но более привычная пшеница. На степном разнотравье могли пастись тучные стада. Да и морозы здесь были совсем не сибирские.