Похоронный марш

— Продал! Продал, паскудник! Говори, кому продал, ворюга, отцово отродье!

Когда она стала доказывать мою наследственность на улице, Сашкина бабушка изумилась:

— Ну? Водокачку? Да не ту ли, что он нашему Саше подарил? Ай-яй-яй!

Она пошла и принесла водокачку. Юра тот же час взялся за дело, но всхлипывал и вздрагивал все время, пока длилась поливка. Вечером вернувшаяся с работы мать выдрала меня ремнем так, что я три дня не мог сесть, а сядешь, то уж не пошевелись. Заодно и за двойки по чистописанию. Про историю с водокачкой узнал весь дом. Сашка со мной не разговаривал, и если говорил про меня, то называл не так, как все ребята, Стручком или Лехой-лепехой, а обидно — Алексеем.

— Может быть, Алексей сбегает за мячом?

Однажды мы играли во дворе в салочки, и он нечаянно наскочил на Фросю, ковылявшую мимо на своих одутловатых больных ногах. Он стал извиняться, а Фрося сказала:

— Разбегался тут, Сыкол вонючий!

И когда Сашка тихо поплелся в свой подъезд, никто ничего не сказал, а Фрося поплыла, довольная собой, дальше. И тогда я подбежал к ней, забежал перед ней и крикнул ей в лицо:

— Дура ты, Фрося, и когда я вырасту, то стану бандитом, как мой отец, и тебя зарежу!

— Хорош молодчик! — сказала Фрося, но видно было, что она испугалась, и она не поперла прямо на меня, как обычно, а обошла стороной бандитского сына и быстро-быстро зашагала, затопала своими дутыми ножищами.

Когда я учился в третьем классе, к нам повадился ходить Иван Расплетаев. Братья Расплетаевы жили в третьем подъезде на четвертом этаже в двухкомнатной квартире. В одной комнате жил с женой Иван, в другой — холостой Николай. Оба работали на меховой фабрике, что на Фабрично-Заводской находится улице. Жена Ивана, Нюша, никак не могла родить мужу ребеночка, и он в знак протеста решил завести отношения с моей матерью Анфисой. Он приходил к нам после работы и оставался ночевать с матерью, а меня клали к Юре. Бабка ругала мать самыми срамными словами, но ничего не помогало.

— У нас любовь, — говорила моя мать. — Я женщина безмужняя, хоть и при живом муже. А молодость проходит.

Я знал, как знали все, что ничем хорошим такая любовь не кончится, но я ничего не мог с собой поделать и врал ребятам в классе — а в моем классе никого не было из наших домов, — что скоро моя мать разведется с моим пропащим отцом и выйдет замуж за Ивана Расплетаева. Он на меховой фабрике работает и много зарабатывает, и скоро у меня тоже будет велосипед. И мой новый отец Иван будет ходить на родительские собрания, хотя мать теперь тоже сможет ходить, потому что с новым мужем она пить бросит. Последнее было особенным враньем, поскольку после любви с Расплетаевым мать стала пить еще больше, ведь он каждый день приносил водку. И еще шампанское. Он считал шампанское особенным шиком и всегда приставал ко мне с глупым вопросом:

— Шикарно звучит: шам-панское, а, Лех?

Вскоре Ивана посадили, но очень быстро выпустили за недостатком, как говорили, улик. После освобождения он перестал знаться с моей матерью, мало того — делал вид, что семейство Стручковых — сплошная фикция, фальшивая приписка к человечеству. Завидев его издалека, моя мать Анфиса материлась и грозила, что, когда вернется мой отец, он Расплетаеву руки и ноги переломает.

Шло время, ребята из моего класса просекли, что моя мать никак не выходит замуж за другого, и издевались:

— Где ж твой ве́лик, Леха? Эй, Расплетай! Расплетайкин!

Сашка больше не приглашал меня на свои дни рождения, во дворе его по-прежнему звали Эпенсюлем, а летом 1973 года внезапно умерла его красивая и молодая мама. Умерла от рака, который обнаружился слишком поздно, да и какая разница, когда обнаружился, если его не умеют лечить. Когда ее хоронили, со всех домов сошелся народ, столько народу, что Фрося сказала:

— Прямо как будто Сталина хоронят.

Сашка рыдал. Его красивая мама лежала в гробу белая, как пенопласт. Моя мать сказала ей:

— Верочка, я за тобой скоро! А меня так хоронить не будут!

— Фиска, — ткнула ее в бок бабка, — ты чего, эй!

— А чего, — сказала моя мать, как-то жутко, пророчески усмехаясь. — Меня так хоронить не будут, нет.

Юра не понимал, почему Сашкина мама лежит в красном ящике с закрытыми глазами, ему казалось, что так и надо, и он, принимая участие в общесоседском представлении, сочувственно вздыхал, охал и утирал сухие глаза пальцами, изображая плачущего. Сашка Эпенсюль громко и некрасиво рыдал.

Через полгода моя мать Анфиса, окончательно спившаяся, потерялась. Ее нигде не могли найти, и бабка заявила в милицию. Она потерялась зимой, а летом, ровно спустя два года после похорон мамы Сашки Эпенсюля, мою мать нашли за городом. Она лежала в лесу и издевательски усмехалась над всеми голым оскалом черепа. Ее похоронили тайком. Не завозя домой, из морга сразу на кладбище. Может быть, в последнюю минуту перед смертью она поняла, что все-таки связана со мной какими-то узами родства и потому, как и я, вовлечена в убийственную гонку за Днем космонавтики.